Отправлено: 16.01.07 07:44. Заголовок: Может кому будет любопытно (продолжение)

Гульнев Н., Ергер В., Иванов Н., Ширский В. Наследники Морского корпуса. Воспоминания и творчество выпускников ВВМКУ им Фрунзе 1965 года выпуска. СПб.: Ника, 2006. 416 с.
Перед нами – интересный сборник работ четырех авторов, капитана 1 ранга Н.Н. Гульнева и капитанов 2 ранга В.Э.Ергера, Н.М.Иванова и В.Е.Ширского. Четыре части, совершенно не похожие друг на друга.
Н.Н.Гульнев, известный большим количеством книг своих стихов, написал историко-публицистическо-поэтическое исследование «Услышьте гражданский голос». Сам он определил его так: «Это не историческое исследование и не авторская фантазия, а попытка осмыслить, без претензий на оригинальность, судьбу моего Отечества, его взлеты и падения, причины, их порождающие. И на этом фоне показать высокие примеры служения русских офицеров своему Отечеству, а также роль Военно-Морского флота и некоторых руководителей флота за последний исторический период». В поле его зрения попали многие русские государственные деятели и адмиралы как последних веков, так и наших дней. Исторические параллели, конечно, не на в пользу сегодняшних. На десятках страниц – боль за сегодняшнее состояние флота и Родины, нетерпимость к несправедливости, властному невежеству и хамству. Эмоционально, с примерами из мемуаров, рассказана история родного училища – некогда Морского кадетского корпуса. Впрочем, конечно, самые интересные страницы – это воспоминания самого автора об училище и службе на Северном флоте, то меткие и едкие, то прочувствованно-уважительные «портреты» преподавателей, командиров и сослуживцев.
«Верь в надежду» – так В.Э.Егер назвал историческое исследование, посвященное первой русской морской кругосветной экспедиции И.Ф.Крузенштерна и Ю.Ф.Лисянского. Толчком к нему стали небольшая главка в книге самого «многотиражного» историка флота В.Д.Доценко «Мифы и легенды российского флота», а также различные биографии Н.П.Резанова. Автор поставил себе целью разобраться во взаимоисключающих трактовках взаимоотношений и заслуг Крузенштерна, Лисянского и Резанова. В заключение дан обзор русских кругосветных плаваний начала XIX в.
Прекрасную цель поставил перед собой Н.И.Иванов – он собрал и опубликовал воспоминания многих своих товарищей по училищу. Множество имен и судеб, «жизненных стратегий». Воспоминания и размышления постаревших романтиков и энтузиастов, с грустью оглядывающихся на сегодняшний день. Завершают эту галерею биографии бывшего начальника училища вице-адмирала А.Г.Ванифатьева и заместителя начальника училища, дважды Героя Советского Союза контр-адмирала А.О.Шабалина, а также списки преподавателей и одноклассников – с последними званиями и датами жизни.
Четвертый из авторов сборника, В.Е.Ширский, кратко рассказав о своем жизненном пути, поделился с читателями флотским юмором – собранными за годы службы флотскими байками.
Как бы хотелось, чтобы подобные сборники стали традицией, и с его авторов взяли пример выпускники других лет и иных военно-морских училищ…

 Отправлено: 12.04.20 09:25. Заголовок: 1917. 1) Просьбы нач..

1917. 1) Просьбы начальника отдельной съемки белого моря по вопросу приобретения помещений, представлены ему для работ судов. 2) Донесения постов службы связи. 3) Сообщения с Кемью. 4). Донесения командиров судов о плавании. 5). Снабжения судов о плавании., 331 стр., 168,00 Мб., PDF.

Архив: Российский Государственный архив Военно-морского флота
Фонд: №378, Флотилия Северного Ледовитого океана (1916-1918)
Опись: №1, [отсутствует]
Номер дела: 8

Скачать ...

 Отправлено: 12.04.20 10:36. Заголовок: 1891. Отчет по Морех..

1891. Отчет по Мореходным классам Высочайше утвержденного С.-Петербургского Речного Яхт-Клуба за пятнадцатый 1890-1891 года., 25 стр., 4,00 Мб., PDF.

click here

 Отправлено: 12.04.20 11:55. Заголовок: 1916. О транспортной..

1916. О транспортной флотилии Черного моря. Переписка с морским министром, Морским генеральным штабом, дежурным генералом при верховном главнокомандующем, штабом командующего Черноморского флота, командующим транспортной флотилией о составе, снабжении, мерах увеличения грузоподъемности флотилии., 361 стр., 199,00 Мб., PDF.

Архив: Российский Государственный архив Военно-морского флота
Фонд: №716, Морской штаб верховного главнокомандующего (Ставка)
Опись: №1, Военно-морское управление при штабе Верховного Главнокомандующего (6 июля 1914 г. - 22 января 1916 г.). Морской штаб Верховного Главнокомандующего (Ставка) (23 января 1916 г. - 9 ноября 1917 г.)
Номер дела: 161

click here

 Отправлено: 12.04.20 14:13. Заголовок: Уважаемый Dirk ! В и..

Уважаемый Dirk !
В имеющейся у меня книге Ярового В.В. и др. Морские силы Северного моря (1920-1922 годы) приведены архивные документы, касающиеся "железа", т.е. кораблей. А ко мне обратилась дочь репрессированного начальника МССМ в 1921-1922 гг. Михайлова П.П. по поводу архивных документов о деятельности ее отца на указанном посту. И прислала мне записанные воспоминания своей матери. Вот в чем дело.

 Отправлено: 13.04.20 00:49. Заголовок: Да, интересный был ч..

Да, интересный был человек. Да и женат на дочери вице-адмирала... О нём есть подробная справка в книге В.Н. Калашникова о выпуске 1903 года.
Ну, и статья: Близниченко С.С. К 130-летию со дня рождения капитана 2 ранга П.П. Михайлова // Военно-исторический архив. 2011. № 5 (137). С. 10-25.

Когда-то для себя сделал краткий пересказ встретившегося документа, но не за 1921-1922, а чуток пораньше:
04.09.1918 был приговорен Революционным трибуналом г. Кронштадта к 15 годам общественных работ с лишением гражданских и политических прав. 27.11.1918 тот же трибунал, применив к П.П. Михайлову декрет об амнистии от 07.11.1919, изменил срок заключения на 10 лет. В сентябре 1919 г. Михайлов, состоявший в роте поднадзорных, отправлен на р. Онегу для минирования устья, после удачного исполнения задания Реввоенсовет 6 армии ходатайствовал об использовании Михайлова в штабе Северо-Двинской флотилии. 14.11.1919 назначен начальником оперативной части штаба Северо-Двинской флотилии. (РГАВМФ. Ф. Р-5. Оп. 1. Д. 265. Л. 232).

 Отправлено: 13.04.20 09:50. Заголовок: Уважаемый Dirk! Благ..

Уважаемый Dirk!
Благодарен Вам за очень ценную информацию о П.П. Михайлове.
Да, это был, действительно, интересный человек с трагической судьбой.
Его ведь расстреляли, как и его супругу.
Выжила только их дочь.

 Отправлено: 13.04.20 10:51. Заголовок: Уважаемый Dirk! Благ..

Уважаемый Dirk!
Благодарен Вам нашел:
РГА ВМФ. Фонд Р-5, Опись 1, Ед. Хр. 265
Фонд: Р-5
Опись: Фонд Р-5, Опись 1
Номер единицы хранения (текстовый): 265
Заголовок дела: Переписка с ВЧК об аресте военных моряков и служащих флота и морского ведомства, ходатайства об их освобождении; списки и сведения об арестованных. Распоряжение председателя ВЦИК Ч.М. Свердлова от 14 сентября 1918 г. о необходимости сообщения народным ком
Количество страниц: 585
Начальная дата: 1918
Конечная дата: 1920

 Отправлено: 14.04.20 00:11. Заголовок: Вот начальный фрагме..

Вот начальный фрагмент:

Воспоминания Л. А. Михайловой (1917 - 1920 года)

Вместо предисловия.

Это не литературное произведение, а правдивые страницы из дневника обыкновенной женщины в голодные годы Петрограда. Естественно возникает вопрос, имеет ли право «обыкновенная женщина» претендовать на внимание читателя к ее обыденной жизни и личным переживаниям. Серая масса, стоящая в стороне от великих событий и принимающая в ней косвенное пассивное участие, является фоном, на котором особенно выпукло выступает лицо эпохи, грандиозные катастрофы, перерождающие жизнь, и героическая борьба. Чтобы правильно понять и осветить эпоху, необходимо знакомиться как с героическими, так и с ее обыденными сторонами. С этой точки зрения каждый человеческий документ может оказаться полезным.
Возможно также, что обыкновенные люди, пережившие эти годы, найдут в этих воспоминаниях отклик своего прошлого, снова переживут его и оценят настоящее. Если же записки попадут в руки молодежи, она прочтет о том, как жили и что испытали их родители и, может быть, научатся лучше понимать их.

 Отправлено: 14.04.20 00:15. Заголовок: Последующий фрагмент..

Последующий фрагмент:

***
Тихая дача, на благоустроенном островке, около Гельсингфорса... Уютная столовая, мягкий свет, чай на столе, словом обстановка, создающая умиротворенное, легкое настроение. Нас трое: моя родственница (двоюродная сестра), затем бонна моих ребят, молоденькая эстонка, и я сама. Сидим за столом, пьем чай и стараемся, как всегда, поддаться привычному чувству уюта, но сквозь видимое спокойствие пробивается тревога. Мы уже знаем, что в Петрограде совершился переворот.
Бурная радость, охватившая нас утром, улеглась и теперь, вечером, мы конечно говорим все о том же, но гораздо сдержаннее. Мы понимаем и одобряем все случившееся, от души радуемся — необходимо было уничтожить всю мерзость, царившую при дворе государя. И все таки как-то страшно расставаться с привычным прошлым... Что-то принесет нам будущее? Чувствуется, что случилось что-то большое, необходимое, но ужасное и хоть оно далеко еще от нас, но близится, неминуемо близится к нам. Революция! Временное правительство!.. А ведь переворот давно назревал... Даже мы понимаем, что революция была неизбежна. Всплывают воспоминания: смерть Толстого, волнения в учебных заведениях, манифестации, казаки... Но вот и другая картина, еще глубже и ярче. «Я тебе не рассказывала, Оличка, о Кронштадтском бунте?» спрашиваю я и чувствую громадную потребность рассказать о нем, поделиться пережитым ужасом, и не дожидаясь ответа начинаю говорить: «Была тревожная осень 1905 года. Папу недавно перевели из Черного моря в Кронштадт. Все здесь было чужим, неприветливым и мы жили очень замкнуто. События 1905 года заставили нас еще глубже уйти в свою семью и тревожно ждать чего-то. Как-то раз папа вернулся со службы очень взволнованным и стал убеждать маму уехать с ним временно из Кронштадта, так как ожидаются беспорядки. Но обсудить этого вопроса не удалось, т.к. разговор прервала кухарка Матрена. Вся красная, возбужденная она подбежала к папе и захлебываясь стала передавать «новости»: матросы взбунтовались, громят Минные классы и идут на флигеля! Все растерялись; я не забуду этого чувства « надвигающейся бури»...- «Вот, как и сейчас!» невольно перебила меня Оля Д. На минуту все замолчали и со страхом оглянулись на дверь, казалось, она вот-вот распахнется и ворвется это «что-то»! Я с трудом вернулась к рассказу: «Новости, сообщенные Матрешей, вызвали во всем теле мелкую дрожь, а мысль работала все в одном направлении: ведь они, матросы, - люди, а не звери, нас они не тронут, за что? В моей 13-летней голове никак не могло уложиться представление о классовой ненависти, борьбе и прочее, я знала только одно: матросы любили папу и нас, мы их тоже любили, не может быть, чтобы нас убили, а вдруг все таки? Где искать защиты? Случайно подняв глаза, я увидела икону, подаренную моему отцу при отъезде из Севастополя. Вот защита! Судорожно схватив ее, я твердо решила идти с ней навстречу взбунтовавшимся матросам. Мой план нашел отклик в маме; тоже дрожа она повторяла «и я с тобой!» Не знаю, что было бы дальше, если бы наш вестовой — татарин не увлек решительно за собой маму, меня и двух братьев. Мы послушно шли за ним по черному ходу и вышли во двор. Каменная стена отделяла нас от Морского Собрания. Там слышался глухой шум, затем звуки разбивающихся стекол, «дзинь», и ликующие крики «ура!» На крыше собрания мелькали силуэты; видимо это были офицеры, пытавшиеся спастись. С минуту мы стояли и все казалось страшным сном, от которого нет сил проснуться. Однако, надо было искать убежища.
«Идемте в сарай, спрячемся в дровах», решила мама. « Что вы, барыня, ведь, как будут громить, оттуда станут поленья доставать. Найдут — беда.» Бросились к воротам, дрожащий сторож запирал их. Стали умолять выпустить нас. Еле убедили приоткрыть и бесшумно выскользнули на улицу.
Здесь царила поражающая тишина. Только изредка, как в царстве теней, мелькали фигуры таких же насмерть перепуганных людей, как и мы. Спрятаться в Соборе, как хотела мама, оказалось невозможным, он был закрыт! Кронштадт город чужой, деваться некуда... На наше счастье младший брат вспомнил о своей школе — заторопились туда. На Господской улице та же зловещая тишина, ужас которой становился еще сильнее от сухих торопливых стуков: это наспех заколачивались парадные ходы и магазины. Дверь в школу оказалась закрытой. Отыскали черный ход и постучали. После недоверчивых расспросов через дверь нас впустили. Несчастье сближает и скоро мы чувствовали себя старыми друзьями милых хозяев. Ночь была тяжелая. Изредка кто-нибудь выбегал послушать новости, от которых час от часу становилось не легче. Кронштадт горит со всех сторон, пороховые погреба в руках у бунтовщиков, матросы перепились; словом, смерть неизбежна. Выглянешь в форточку и скорее захлопнешь, пулемет так и выбивает дробь!»...
Здесь мне пришлось прервать рассказ и мелкая дрожь от воспоминаний сменилась острой болью от настоящего. Это был выстрел из крупного орудия... За ним последовал другой, третий... Сердце замерло, так это было неожиданно и остро. Подбежали к окну, отдернули занавеску, и в комнату разом ворвались мятежные и уже близкие волны. Пропал уют, пропало прошлое и мы начали жить.
Вдалеке, то там, то сям замелькали красные огоньки — симптомы тревожные. Хотелось потушить их и сказать им: чего вы, не мучьте, не лишайте нас покоя!... Все таки покой был нарушен, необходимо узнать, надолго ли. Позвонила по телефону приятелю, на миноносец. «Что случилось?»
- «Ничего особенного, произошло маленькое недоразумение, но уже все уладилось.» Отбой... Слава Богу. Звоню в город к старикам родителям. Успокоила их, а у самой на душе скверно. Снова пытаюсь звонить на миноносец — молчание. Что же это? Идем на лед, хоть издали посмотреть и послушать, что делается на дредноутах. Ничего, видимо все благополучно. Играет музыка, кричат «ура». Вероятно официально узнали об отречении государя. Конечно так, ведь надо же и им порадоваться. Дома нас встречает телефонный трезвон. Подхожу к телефону и слышу взволнованный голос отца «Коля отправляет нас сейчас же к тебе, на Brando, выезжаем» Ждем. Вот и они наконец. Вид подавленный, испуганный. Старик-отец совсем расстроен. Сбивчиво рассказывает, что на кораблях крупные волнения, матросы бесчинствуют. Всей семьей собираемся в детской, тушим огни, чтоб не привлекать внимание к нашей даче и сбегаем вниз, в столовую только на звонки по телефону. Один брат болен и лежит дома у родителей, а другой у себя в полку.
Время от времени они дают знать о себе и сообщают, что у них в артиллерии пока спокойно, а во флоте перебито много офицеров. Братья в опасности, а главное, муж. О нем я ничего не знаю, так как его миноносец стоял в Ревеле, сообщение с которым было прервано. Утром, как всегда, страхи немного смягчились, но слухи были неутешительны. Много офицеров погибло и далеко не все заслужили своей участи. Все мои детские представления о взаимных отношениях с матросами, конечно, пропали и на смену им явилась ненависть к этим « зверям». Я не стыжусь признаваться в своих ошибках и недомыслиях. Обыкновенной женщине того времени много надо было пережить, чтобы понять и прочувствовать то, что теперь всем ясно.
Период затишья... Ко всему человек привыкает, начинаю и я мирится с новыми порядками. Моя ненависть к «зверям — матросам» постепенно утихает. Начинаю разбираться в создавшейся обстановке — и снова допускаю ошибку. Теперь виновниками наступившего развала считаю авторов приказа №1. С их благосклонного содействия началось разложение Армии и Флота. Мерзавцы! Вот краткое, но сильное выражение моих настроений. Все старое рушится, новое сплошь да рядом принимает уродливые формы, и все-таки чувствуется жизнь. Меня начинает тянуть к работе, живым людям и вот я становлюсь учительницей географии в Просветительном кружке. Увы! Слушатели - матросы - на высоте, с ними приятно работать, зато я чувствую, что у меня бесконечно мало знаний. Предупреждаю их об этом, обещаю делиться с ними своим малым знанием сведений и в ответ встречаю на редкость хорошее отношение со стороны учеников. Маленькая дочка в загоне: лежит на балконе в своей кроватке, болтает ножками, а мать углубилась в книги. Со всех сторон «окружилась географией». Хорошо, что у дочки прекрасный характер и она терпеливо переносит такое невнимание к ее особе. На курсы езжу с удовольствием. В учительской тоже хорошо. Собрались люди не для заработка, а для работы. Кажется преобладают эс-эры, но появляются среди них и новые фигуры — большевики.

 Отправлено: 14.04.20 09:57. Заголовок: Следующий фрагмент: ..

Следующий фрагмент:

Особенно интересен один из них (Трефолев). Лицо некрасивое, но умное. Обычно он серъезен, даже мрачен, но иногда так славно, по-детски улыбается. Видимо он человек с громадной силой воли и в тоже время с большим запасом нежности к людям. Слушая болтовню на политические темы, он обычно иронически улыбается, но в разговор не вмешивается. Точно взрослый среди ребят. Однако, моя работа в кружке продолжается недолго. Семья отрывает и дочка заставляет вернуться к ней. Трудно совместить кормление грудного ребенка и уход за ним с общественной работой. Вплоть до новых событий, меня поглощает личная жизнь. Изредка беседую о политике с мужем кухарки. Он матрос с «Петропавловска», большевик. Сижу в кухне и пускаю в ход все свое красноречие. Стараюсь убедить, что появившийся в Петрограде Ленин глубоко не прав, что он приехал к нам в «запломбированном вагоне» и, в сущности говоря, ставленник немцев. Мой собеседник добродушно выслушивает все мои умные доводы, но поверить мне решительно отказывается. Видно он чутьем понимает кто прав и в ком надо видеть защиту и опору. А мне так хочется убедить его в том, что войну необходимо продолжать. Иначе немцы нас поработят.
Классовая вражда мне мало понятна, а национальная — яснее ясного. Мы ведь воспитывались в понятиях о вражде между различными нациями. Поэтому я так сочувственно отношусь к лозунгу «война до победного конца». Мои близкие тоже борятся за свободу России, неужели все жертвы будут бесполезны и придется прекратить войну с немцами! Ясно, что матросы и солдаты воевать не хотят... Вот и этот матрос не желает понять, что «так нужно». Я начинаю раздражаться и поэтому прекращаю разговоры на такие темы. Так больно и тяжело, что плакать хочется!...
Как в калейдоскопе проходят события и люди... На Гельсингфорсском горизонте сначала блещет эс-эровское светило прапорщик Бриллиантов. Как он хорош, когда принимает парады! Все так пышно, торжественно, а он сам, что твой генерал! Изредка бывают митинги, выступают петроградские гости, пылкие эс-эры. Наконец появляется и сам Керенский. В зале масса народу, все от него в восторге. Увы, этот энтузиазм скоро проходит. Корниловская история заставляет потускнеть его сиянье. Понемногу вырисовывается весьма непрезентабельный облик.
Октябрьский переворот проходит почти безболезненно и незаметно. Впрочем развал усиливается. Если кое-где на кораблях и сохранился порядок, то лишь благодаря влиянию личности командира.
Любимый и уважаемый начальник способен кое-как поддерживать дисциплину и порядок.
В марте 1918 года все опять зашевелилось. Вместе с весной наступают «новые события». Идут немцы и белые шведо-финны. Красных не так много, а главное они плохо вооружены для борьбы. Сопротивляться трудно. Флот тоже задвигался: муж приходит домой взволнованный, озабоченный. Поднят вопрос об уводе кораблей из Гельсингфорса. Оставить их немцам нельзя ни в коем случае. На этот раз бывшее офицерство встречает полное сочувствие со стороны матросов, которые желают сохранить корабли для Советской власти. Их интересы совпадают и начинается лихорадочная подготовка к выполнению этой задачи. А она трудна: вывести флот сквозь льды, благополучно довести его до Петрограда — почти невозможно. И однако эта героическая работа оказалась блестяще выполненной... Я заболела и переехала со всей тройкой ребят и бонной к сестре в город. Родителей мы еще осенью отправили в Крым, старший брат взят в плен на Эвеле, а младший ушел с флотом. Проводив мужей мы остались совсем одни. Немцы близко, бои уже под Гельсингфорсом, раздаются орудийные залпы — немецкие корабли бомбардируют город. Стреляют идеально: выбиваются только штаб-квартиры красных, в частные дома попаданий почти не бывает. Привычка к острым переживаниям делает нас удивительно спокойными. Где-то стреляют, умирают, а мы живем будничной жизнью.
Радуемся, что выдают много провизии, и мы обеспечены мясными консервами, сухим молоком и проч. Дети играют, а я лежа в постели шью. Вдруг совсем близко слышится уже знакомый треск пулемета, а затем ружейный залп. Отправляю детей в переднюю, а сама продолжаю работать.
Звонок... сестра говорит с кем-то по-немецки, затем шаги ближе, ближе, дверь отворяется — передо мной два немецких матроса. Увидев больную, очень вежливо просят извинения и уходят.
Парадная дверь хлопает и все снова затихает. Приходит сестра и рассказывает: оказывается с нашего чердака стреляли в немецкий патруль, в ответ на это по дому был дан дружный залп, а затем произведен обыск. Обмениваемся впечатлениями. Матросы очень вежливы и даже любезны.
Говорят, что они подчеркивают свои симпатии к Красным и русским, зато офицерство ведет себя отвратительно. Среди них очень часто встречаются «прусские лёитенанты». С наглым видом победителей они разъезжают по городу на автомобилях. Сам город почти не изменился. Только патрули да лазареты в частных домах меняют его облик. К русским отношение явно враждебное, ну да и наша неприязнь к немцам растет. Ясно, что они хозяева положения, а белые — пешки в их руках. Впрочем, немцы действуют тонко, во всех вопросах прикрываются ими, как ширмой.
Разочаровались мы и в белых. В глубине души мы относились к ним очень симпатично и ждали с нетерпением, как «избавителей». А теперь... все, что мы узнали о них говорит не в их пользу и сильно умеряет наш пыл. Во-первых, их приход ознаменовался массовыми расстрелами красных.
Мы не считали их способными на это. Затем, они не позволяли хоронить трупы красных, погибших в боях под Гельсингфорсом. Это уж совсем гадость! Помню, как нас возмущала жестокость матросов в февральские дни, но кто бы мог подумать, что «культурные» белые не уступают им в этом отношении. Вскоре мы и на себе испытали их скверную натуру. Чуть поправилась — иду в очередь. Со всех сторон ворчат. Да и есть от чего. Над нами положительно издеваются. Всех русских выгоняют из Гельсингфорса и в то же время чинят массу препятствий к выезду. Приходится с громадным трудом доставать кучу никому не нужных бумажек. Совсем замучили. Я стараюсь подготовляться к отъезду, но все еще не решила окончательно. Если похлопотать, пожалуй позволят остаться. Всесторонне обсуждаем план действий. Сестра твердо решила ехать, тяжело и противно жить в Финляндии, где все так враждебно относятся к русским.
А главное, наши мужья в России. Что я буду здесь делать одна, без денег? Как буду добывать средства к жизни? Как мне здесь хорошо жилось и как ни жаль расставаться с благодатным Brando — надо уезжать. Сдалась, сестра убедила. И вот начинается спешная укладка, т.к. все бумаги для выезда готовы. Крупных вещей брать с собой не позволяют, т.ч. газеты пестрят объявлениями о продаже мебели за бесценок. У меня не хватает денег для уплаты за квартиру. Приходится оставить хозяину вместо монет всю мебель. Ну, да ладно, все равно пришлось бы продать ее за гроши. При отъезде будет произведен строгий таможенный осмотр вещей подлежащих вывозу. На каждое лицо полагается весьма умеренное количество багажа. Однако, сговориться с финскими чиновниками можно. Иногда они соглашаются осмотреть вещи на дому. В таких случаях дело упрощается. Ящик мясных консервов, небольшой денежный подарок — и финско-русское соглашение достигнуто. Штемпель накладывается на запакованные ящики, новые друзья обмениваются любезностями и расходятся довольные друг другом. Однако, эта благодать не для меня. Вещи далеко, на Brando – трудно туда заманить «занятого человека». Не хватит средств для оказания ему «должного внимания».
Вот и день отъезда. Большая набережная Себра Гатен необыкновенно оживлена. У стоянки стоит великанша «Рига», а у ног ее на берегу — народу без числа. Тут дети, женщины, старики и даже животные. Только мужчин мало. Почти все сидят или стоят у своих ящиков, сложенных в кучу, и нетерпеливо ждут погрузки и посадки на транспорт. Какая-то дама растерянно бегает от одной горки ящиков к другой в поисках недостающего багажа. Да и не она одна. Трудно разобраться, так много вещей и людей. Дети играют тут же, а еще чаще нудятся, а взрослые мечутся собирая детей и вещи. Я, с дочкой на руках, сижу тоже на ящике. Около меня 9-летняя племянница Гиночка еле удерживает двух очень породистых, но в эту минуту несносных собак. Бонна следит за мальчиками. Она очень толковая, дельная, но совсем молоденькая! Это меня пугает — дети разбегаются в разные стороны и мне все кажется, что ей за ними не усмотреть, того и гляди свалятся в воду. Сестра пошла хлопотать о каюте на транспорте.
Приходит совсем убитой. Никак не добраться до командира, видимо придется ехать в скверных условиях.
Ожидание становится невыносимым. Ну, наконец, посадка начинается! Что за ужас!
Крик, давка, все торопятся попасть первыми на транспорт, чтобы занять лучшие места. Мы решаем выждать когда все пройдут и взбираемся по трапу почти последними. Корабль полон до отказа.
Бонна с детьми и собаками остается в кают-компании, а мы с сестрой спускаемся в трюм, в поисках места. Негде яблоку упасть, устроиться где-нибудь нет надежды, да, откровенно говоря, ночевка в трюме при таком скоплении народа приводит в ужас. Возвращаемся в кают-компанию и узнаем, что здесь ночевать не позволяют. Вот тебе и на! А мы, в тайниках души, лелеяли эту надежду. Положение безвыходное. Видно надо было рисковать и пробираться вперед при посадке.
Стоим и не знаем что же делать дальше? Дети начинают капризничать, собаки, привыкшие к свободе, тоже томятся и не дают нам покоя. Наше бедственное положение вызывает сочувствие корабельного доктора и он предлагает нам свою каюту. Не знаем как благодарить его и торопимся воспользоваться его добротой. Наша «скромность» и «добродетель» при посадке вознаграждена и мы едем чуть ли не лучше всех. Правда, при подробном рассмотрении, это «лучше» далеко не блестяще, но мы с сестрой редко унываем, а сейчас просто в восторге. На трех койках размещаем ребят и бонну, сами собираемся устроиться на полу, а собаки лягут стражами у дверей.
Предварительно наслаждаемся чаепитием. Сидим за столом, с комфортом, словом устроились по-домашнему. Едем прекрасно, даже стыдно перед трюмными пассажирами. Все же нас одолевает любопытство и на следующий день мы решаем хоть одним глазком взглянуть на их «житие».
Снова спускаемся в трюм, но на этот раз с легким чувством. Мы здесь гости, а у нас хорошо.
Атмосфера тяжелая: крики детей, плач, матери волнуются, одни спорят между собой, других тошнит, все шумят, словом Содом и Гоморра! Не дойдя до нижнего этажа возвращаемся к себе с твердым намерением не повторять таких увеселительных прогулок. Время идет быстро, не успели оглянуться, как подошли к Кронштадту. Небольшая остановка и затем через канал входим в Неву.
Петроград встречает нас приветливо. Погода хорошая, а главное наши мужья здесь. Пришли к транспорту узнать о нас, а вместо ожидаемых писем получили свои семьи в натуральную величину...

 Отправлено: 14.04.20 10:53. Заголовок: Следующий фрагмент: ..

Следующий фрагмент:

Наконец устроились в Детском Селе. Квартира меблированная, дом полная чаша, я совсем не чувствую себя беженкой. Наняла прислугу и все хозяйственные заботы взвалила на нее.
Бонна возиться с детьми, а мне остается бездельничать и наслаждаться жизнью. Однако, этому мешает настроение мужа. При настоящем положении, когда борьба за власть между эс-эрами и большевиками все обостряется, можно запутаться в противоречиях. С одной стороны к идее Советской власти он относится скорее симпатично, с другой стороны создавшаяся обстановка заставляет его негодовать. Муж, как националист, не может примириться с тем, что действия власти способствуют успехам немцев. Крепнет убеждение, что дело обстоит не так просто.
Появляется взаимное недоверие и непонимание. В это время издается распоряжение об уничтожении кораблей в случае прихода немцев в Петроград, что окончательно выводит из равновесия большинство моряков. Флот — их родное детище. Они так старались спасти его, с такими трудностями увели из Гельсингфорса, берегли... для чего? Конечно, много ошибок допускалось в это тяжелое, острое время с обеих сторон. Если бы революция всегда выдвигала на ответственные посты вполне подходящих людей — это непонимание было бы своевременно уничтожено и возможно, что энергия, которой накопилось так много в 1918 году, обратилась бы на пользу Советской власти. Ведь большинство моряков, как и мой муж, не были монархистами, явно не сочувствовали эс-эрам, признавали власть Советов и, однако, в данном случае, они шли против нее. Многие матросы переживали то же самое. Телеграмма о взрыве кораблей казалась им преступной. Любя свой флот, губить его без борьбы было невозможно. Этим настроением воспользовались эс-эры и другие партии, враждебные большевикам. Они всячески поддерживали миф об общей работе немцев с большевиками, и таким образом до известной степени восстановили утраченное ими влияние на массы.
Приезжая домой, муж рассказывает, что Петроград кипит. Всюду митинги с протестами против действий Советской власти и ее отдельных представителей. Ему тоже проходится участвовать в судовых собраниях и сплошь да рядом сдерживать пыл расходившихся матросов.
Наконец он избирается, как специалист, на 5-ый Флотский Съезд в Кронштадте. Там происходит роковое для него знакомство с Главным Комиссаром Балтфлота. Положение неприятное: комиссар не моряк и мужу приходится указывать на его малую осведомленность в военно-морском деле, что вызывает к нему чувство личной антипатии со стороны Ф.(Флеровский). Муж искренне любил и любит свой флот, команды знают его и относятся к нему исключительно доверчиво и хорошо.
Розни и вражды между командным составом и матросами на его дивизионе нет. Это ему очень дорого, но все возрастающая популярность, при отрицательном отношении к отдельным лицам и поступкам Советской власти, делает его с точки зрения большевиков нежелательным элементом во флоте. Муж это отлично понимает и знает, что его попытаются обезвредить. Я никак не могу привыкнуть к неизбежности ареста, мне даже возможность его кажется нелепой и ужасной. Время скверное; в сущности за ним нет никакой вины, но в такое время люди часто гибнут так, «за здорово живешь». И все-таки ясно, что дело идет к аресту...
Уютно устроилась на тахте... Забралась с ногами и приготовилась слушать мужа. Дети спят, бонна у себя и мы можем поговорить о том, что произошло. Волнуясь, он мне рассказывает о событиях прошлой ночи. «Ты знаешь, что наш дивизион стоит у Обуховского завода. Так вот ночью, около 2-х часов (ночи были белые, дело происходило в самом начале июня) к заводу стали собираться кронштадтские моряки. Их было человек пятьсот и все вооружены. Оказывается пришли разоружать миноносцы нашего дивизиона, как неблагонадежные в политическом отношении. Ясно, что никто из нас не мог отнестись к этому спокойно. Власть Советов признаем, виновными себя не считаем и не дадим разоружать себя каким-то неизвестным людям. Если всех нас считают изменниками — пусть судят, мы докажем свою правоту. А разоружать себя не дадим.
Такое настроение царило на всех трех миноносцах. Матросы стали требовать, чтобы я отдал приказание отойти от стенки. Когда это требование было оформлено общим собранием, я подчинился и миноносцы стали на якорь посередине Невы. Мне тоже казалось, что так следовало поступить, так как страсти здорово разгорелись и лучше всего было вести переговоры издали. Во время отхода команды переругивались с кронштадтцами. Дело дошло до того, что кто-то стал снимать чехлы с орудий... Ты знаешь, что я достаточно хладнокровен, а тут я очень нервничал; необходимо было уладить этот инцидент, чтобы не допустить бессмысленной бойни, очень возможной, так как обе стороны, особенно наша, обиженная, были возбуждены. Вскоре на шлюпке подгребла делегация, войдя на миноносец стала требовать немедленного подхода к берегу. Этой делегации еще раз объяснили, что вины за собой не чувствуем, глубоко оскорблены и подойдем к стенке только в случае ухода кронштадтских команд. Наконец договорились, наше желание было исполнено и мы снова подошли к стенке. Инцидент как-будто улажен, а все-таки я уверен, что меня арестуют. «Ну, да ничего» прибавляет он с улыбкой, видя, что у меня « страшное лицо» - « В сущности говоря им меня не в чем обвинить. Вчера мое поведение было вполне лояльным, да и вообще только за то, что человек думает иначе по какому-нибудь вопросу, да любит флот — голову не снимут! Пойдем лучше чай пить!» - я встаю и иду к столу, а у самой руки холодеют. Понятно, что он меня успокаивает. Разве можно ждать в такое бурное время здравой оценки событий и людей? Ну, да авось нас минует чаша сия»...
Жду мужа, час, другой... все нет, как нет. Правда, он часто опаздывает, но на этот раз что-то уж слишком. Хожу от окна к окну, высматриваю и все назойливее становится мысль об аресте. Неужели случилось?... Звонок... Бегу в переднюю, открываю дверь и чуть не бросаюсь на шею какому-то военному моряку. Оказывается это флаг-секретарь моего мужа, приехал по его просьбе рассказать мне об аресте. Хоть я и ждала, подготовляясь ко всяким возможностям, а все-таки по всему телу дрожь пробежала от этой новости. Однако, беру себя в руки и прошу его рассказать все подробности. Оказывается, мужа и двух других командиров вызвали для дачи показаний по делу недоразумения с кронштадтцами. Уходя, он захватил с собой чемоданчик и просил дать мне знать обо всем случившемся, так как был уверен, что на миноносец не вернется.
По дороге ему действительно предъявили ордер об аресте. Сейчас он кажется сидит в Крестах.
Вот все, что знает его флаг-секретарь. Команда и комсостав, по его словам, очень сочувствуют мужу, огорчены и возмущены его арестом. Сразу же после отъезда т. К. собираюсь и я в Петроград. Единственная опора — муж сестры. Он уже знает об аресте и обещает мне сделать все, что возможно. Я верю ему, люблю его и сразу как-то немного легче становится на душе. Проходит несколько дней в тщетных попытках добиться свидания с мужем. Иду к Главному Комиссару Флота, но неудачно. Встречает грубо, выслушать не желает и просит удалиться. Еще один комиссар; этот в другом роде — мягко стелет, да жестко спать. Вкрадчивые манеры, мягкий голос и масса самодовольства. Видимо из интеллигентной семьи и всячески старается подчеркнуть это.
Ласков и даже пытается говорить любезности. О деле моего мужа говорит с фарисейским сожалением: «Да, оно принимает очень серьезный оборот... Я ведь знаю, что он один из виновников этого дела». Сжимаю кулаки, хочется ударить, но приходится сдерживаться. По счастью, это единственные неудачные встречи с большевиками, другие медленно, но верно заставили меня относиться к ним с большим уважением и симпатией.
Выяснилось, что разрешить свидание может Следственная Комиссия. Иду на Екатерингофский. Разрешение достаю, но подтверждаются мои опасения. Делу встречи с кронштадтцами придан характер вооруженного восстания. Ясно, что есть личные враги, которым хочется не только удалить «вредный элемент», но и погубить его. Дело ведется «с пристрастием».
Председатель Следственной Комиссии обращает на это внимание и немедленно заменяется другим.
В это время на нас обрушивается второй удар. Муж сестры умирает от несчастного случая. Ночую в больнице, а днем иду к мужу. В это время зятя будут оперировать, но смерть его неизбежна. Тяжелое будет свидание с мужем. Его дело плохо, а тут еще и близкая смерть зятя, которого мы все любим, как брата...
Тороплюсь в Кресты. Схожу с трамвая и бегу по переулку. Посреди улицы лежит дохлая лошадь. Я видела ее здесь же два дня тому назад, когда приносила мужу передачу. Зловоние отчаянное. Зрелище не новое. Ну что-ж, что валяется палая лошадь! А тоска все усиливается...
Тороплюсь дальше. В воротах подаю пропуск и иду по знакомой дорожке в тюрьму. Народу много, как всегда. В нижнем этаже я бывала уже не раз и подолгу стояла в очередь с передачами.
Публика смешанная, впрочем интеллигенция преобладает. Обычно все быстро знакомятся, беседуют, но сейчас мне хочется и в толпе быть одной, так скверно на душе. На этот раз приходится долго стоять на лестнице. Открывают решетку, отделяющую заключенных от внешнего мира, и пропускают нас в большую комнату. По стенам нечто вроде больших шкапов с прорезями затянутыми сетками. Нетерпеливо ищу мужа, вот он окликнул меня, а я прошла мимо, сетка густая и трудно разглядеть лицо. Ни обнять, ни поцеловать нельзя, а так хочется всем существом своим дать ему почувствовать, как он мне дорог. Обмениваемся несколькими словами.
Что-то подкатывает к горлу и трудно говорить. Мне кажется, что у него слезы на глазах, это так непривычно, что у меня сердце сжимается от материнской жалости к нему. Прощаемся, и я ухожу совсем пришибленной. В больнице еще тяжелее. Сестре хуже чем мне — муж умер (25 июля 1918 г.). Невольно все забываешь и чувствуешь только боль за нее и за себя от этой утраты. Мы обе были счастливы. Теперь обе одиноки: она безнадежно, навсегда, мой муж, в сущности говоря, тоже обречен, вопрос только во времени. Это мне стало ясно после разговоров с членами Следственной Комиссии. Проходят день за днем. Тяжелые дни. Слез нет, как-то не плачется, когда слишком много горя. Хлопочу о новом свидании с мужем. На этот раз достать разрешение легче, увидимся в другой остановке, опять в Крестах, но в комнате у смотрителя и почти без свидетелей. Всеми силами стараюсь отвлечь мужа от тяжелых мыслей после моего рассказа о ходе их дела.
Матросы с его корабля относятся к нам на редкость внимательно. Мы не голодаем и это всецело его заслуга. Нам привезли со «Свободы» кучу продуктов, мы надолго обеспечены. Хочется убедить его, что провизии хватит до его возвращения домой. Рассказываю, как насмешил матросов и меня наш сынишка. Он видел, что я в передачах раза два относила шоколад и решил, что видимо в тюрьме очень хорошо, т.ч. на вопрос одного из матросов: где папа и как ему живется, он весело ответил: «наш папа в тюрьме, шоколад кушает!» Муж все-таки недоверчиво относится к рассказам о примерах нашей жизни. Конечно, в глубине души, и меня берет сомнение, что провизия, привезенная нам матросами с миноносца обеспечит нас до выхода его из тюрьмы.
Дело так тянется, что ему конца и края не видно. Опять кончено свидание и мы расходимся — он в камеру, а я домой, к своим заботам.
Обстановка меняется, кухарка уходит и я переселяюсь с детьми и бонной к сестре в Петроград. Вместе будет легче во всех отношениях. В это время мужа переводят в Кронштадтскую следственную тюрьму. Судить его будет Революционный Трибунал в Кронштадте. Положение усложняется. Пробраться туда почти невозможно, а я хочу видеть его и добьюсь этого во что бы то ни стало. Оказывается жители Кронштадта ездят беспрепятственно в Ленинград (воспоминания вероятно были написаны после 1924 года) и обратно. Достав документ, удостоверяющий, что живу там, и в качестве какой-то Марии Петровой — еду. В Трибунале прежде всего сообщаю, что приехала не имея на то права, а т.к. мне скрываться, а им ловить меня нет смысла, прошу узаконить мои поездки. Я не могу и не хочу расставаться с мужем, и так или иначе буду стараться увидеться с ним. На мое счастье Трибунал во всем своем составе оказался сердечным и дальновидным. Они почувствовали и поняли, что мною руководит только любовь к мужу, и не стали чинить препятствий моим поездкам, а наоборот дали мне соответствующую бумажку, по которой я свободно могла ездить в Кронштадт.
Моя жизнь раскалывается на две неравные части. Большая — там, в тюрьме, и только маленькая частица принадлежит детям. Прошло около двух месяцев со дня ареста. Суд все откладывается за отсутствием свидетелей обвинения. В трудную минуту у нас оказалось немало друзей и все по возможности принимают нас участие. Посылают мужу передачи, а главное хлопочут о его защите. А.К. Энг., один из близких друзей, рассказывает о своих мытарствам по адвокатам: «Сначала меня преследовала неудача, никто из видных юристов не хотел взять на себя защиты. Уж я убеждал и так и сяк, да ничего не вышло. Каждый из них боится этого дела, как огня. Защищать бывшего офицера, которого обвиняют в восстании против Советской власти, слишком рискованно. Они боятся испортить свою репутацию и навлечь на себя гнев кого-нибудь из сильных мира сего. Бродил я без конца и все зря, пока меня не направили к адвокату П. Что его побудило взяться за защиту — непонятно, в конце концов нам остается только радоваться, т.к. кажется, у него есть связи в влиятельных кругах.» - «Большое спасибо А.К., все это хорошо, только как обстоит дело с гонораром, хватит ли у меня денег...» А.К. даже рассердился - «Это вас не касается, не вы, а мы, его друзья, договариваемся с адвокатом, а у нас необходимая сумма есть.» От таких друзей можно принять помощь. Остается только благодарить их.

 Отправлено: 14.04.20 11:02. Заголовок: Следующий фрвгмент: ..

Следующий фрвгмент:

***

В канцелярии трибунала со всеми подружилась. «Изверги — большевики» оказались милыми, сердечными людьми, и я прекрасно чувствую себя в их обществе. Не может быть и речи о грубости, даже о безразличном отношении. С их разрешения знакомлюсь с материалами по делу мужа. Прочитываю показания и мне становится ясно, что все дело выеденного яйца не стоит.
Некоторые обвинения просто смешны, так например: какой-то моряк слышал разговор двух матросов со «Свободы» о том, что их командир собирается увести миноносцы в Ладожское озеро и там продать их финнам. Словом, «я слыхал, как мой дядюшка видал, что барин едал»... Стоило ли так стараться уводить миноносцы из Гельсингфорса! Другие обвинения также построены на «авось» и почвы под собой не имеют. Только показания одного из командиров могут очень серьезно повлиять на судьбу мужа. Непонятно, что могло заставить И. давать заведомо ложные показания! Ведь выходит, что муж действительно отдавал недисциплинарные приказания во время столкновения с кронштадтцами и во многом виноват. При первом же свидании изливаю свое негодование: « И. подлец, удивляюсь, что ты до сих пор подаешь ему руку...» - «Чего ты зря накидываешься на порядочного человека? Я прекрасно знаю его показания и не понимаю, чего ты волнуешься? И. тут не причем.»
Только на суде выяснилось, что прав был муж, а не я. Итак, все дело было притянуто за уши, но притянула его сильная рука и раз притянув не отпустит. Это не только мое личное впечатление. В Трибунале от меня не скрывают, что дело «пахнет кровью».

 Отправлено: 14.04.20 11:08. Заголовок: Следующий фрагмент: ..

Следующий фрагмент:

***

На «Свободе» получили обвинительный акт, предъявленный мужу. Интересно, изменилось ли к нему отношение команды за этих долгих три месяца? Не долго думая, собралась на миноносец. Мне разрешили присутствовать на собрании по поводу акта, конечно без права голоса. Пристроилась в уголке командного помещения и слушаю... Говорят много, часто нескладно, но так тепло, что я сразу подбадриваюсь, с такими друзьями не пропадешь. Выносят резолюцию и начерно составляют ее; завтра же она будет передана адвокату. Мне кажется это будет иметь громадное значение.

***

Человек предполагает, а Комиссар Флота располагает. Уехала я с миноносца с надеждой на лучшее будущее, а на следующий день настроение стало хуже прежнего. Никакой резолюции адвокату передать не разрешили, и вообще команде было предложено пореже произносить фамилию командира во избежание неприятных последствий.
Я у адвоката. Солидно обставленная квартира, прекрасный кабинет. Хозяин подходит к общему стилю, видимо человек неглупый и умеет жить. Волнуясь, рассказываю ему о рухнувших надеждах, и со страхом спрашиваю его мнение об исходе дела. Ответ неутешителен: - «Я буду считать процесс выигранным, если удастся спасти жизнь вашего мужа. Это будет очень трудно, но, взявшись за дело, я постараюсь его довести до благополучного конца».

***

Дома неважно... Провизии оказалось вовсе не так много... С удовольствием кушаем котлеты из конины и удивляемся, что не ели такого вкусного мяса до революции. Начинает сказываться недостаток жиров. У сестры есть еще небольшой запас топленого масла, привезенного из Гельсингфорса. Тратим его очень экономно, а потребность большая, хочется есть его ложками. С помощью одного из близких друзей устраиваюсь на службу. Работаю в Сельско-хозяйственной библиотеке, в частной квартире и пытаюсь одним пальцем печатать на машинке какой-то каталог. Дело не клеится, голова полна заботами о семье, а кроме того я часто пропускаю службу, уезжая в Кронштадт, и, в довершение всех бед, не умею печатать на машинке. Сестра тоже служит, а дома хозяйничает 19-летняя бонна Виля. Руки у нее золотые, человек добросовестный, но ей не под силу обслуживать такую большую семью и трех малышей в возрасте от 1 года с небольшим до 5 лет. Она много работает, а толку мало. В доме накапливается грязь и у детей весьма запущенный вид. Поневоле мы с сестрой начинаем относится к этому по философски. Изредка Виля отдыхает, детей отправляем «попастись» к старым друзьям.
Суд откладывается три раза, но теперь, кажется, окончательно назначен на 31 августа. Нужно озаботиться о пристанище во время суда. А.К. поехал вперед с рекомендательным письмом к одному педагогу. После ласковой встречи, старик-учитель прочел письмо, но отказал, боится подвергнуть каким-нибудь неприятностям свою жену. Направляет к одинокой старушке-учительнице, она оказывается храбрее, согласна приютить меня на несколько дней. Окончательно договориться и познакомиться — еду сама. Две маленькие, чисто обставленные по-старинному комнатки, в спальне имеется божница, на стенах старинные карточки в овальных рамках.
Готовлюсь увидеть бабушку соответствующего вида. Приятное разочарование: здороваюсь с маленькой, совсем седой старушкой, но решительного вида, мужского склада, без всякой сентиментальности. Села, закурила и стала расспрашивать меня о деле мужа. Уяснив себе, что он считается важным политическим преступником, а я человек абсолютно неизвестный ей, внезапно чувствует в себе слабую женщину и намекает, что мне следовало бы поискать пристанище в другом месте. Намек так ясен, что я немедленно успокаиваю ее: если она хоть немного боится — я никогда не воспользуюсь ее добротой и прошу только об одном: у меня нет ни души знакомых в Кронштадте, может быть она направит меня к кому-нибудь? После минутного раздумья, моя старушка радостно собралась вести меня к своим знакомым. Приходим в дом местного священника и М.В. объясняет цель нашего посещения. В этот момент входят жильцы этой же квартиры. Вот неожиданная встреча! Ведь это наши хозяева в памятную ночь кронштадтского бунта! Временно переносимся в прошлое. Вспоминаем, охаем, вздыхаем, удивляемся и затем переходим к настоящему. М.В. смотрит на меня все ласковее, оказывается я не первая встречная. Все присутствующие убеждают ее в один голос устроить меня у себя и она сдается. Теперь моя очередь отказываться: я положительно боюсь подвести М.В. - «Нет, решительно нет, вы будете жить у меня. Ведь я только побаивалась за свои вещи. Вдруг придут с обыском, а потом ограбят, унесут что-нибудь дорогое по памяти. Ну, а теперь я решила...» От души благодарю ее и соглашаюсь, очень уж она славная, да и деваться некуда. Езжу в Кронштадт чаще прежнего. М.В. заботится обо мне, как родная, больно, что я ничем не могу выразить своей признательности.
Много ласки и тепла дала она мне в эти тяжелые дни.

 Отправлено: 14.04.20 13:34. Заголовок: Nemos19 пишет: 1915..

Nemos19 пишет:

цитата:

1915. ЦГИА СПб. Фонд 19. Опись 128. Дело 1751 Метрические книги: Батумского Александро-Невского крепостного собора (л. 1-25об), Карсского Архангело-Михайловского крепостного собора (л. 26-79об), Киевского Николаевского военного собора (л. 80-157об), Кронштадтского крепостного Владимирского собора (л. 158-246об), Кронштадтской морской Богоявленской церкви (л. 247-448об), [Либавского] морского Николаевского собора в порту Императора Александра III (л. 449-469об)., 473 стр., 155,00 Мб., PDF.

Из обращения сотрудников Архивного комитета Санкт-Петербурга:

Уважаемые подписчики!

Удаленный доступ к архивным документам на портале «Архивы Санкт-Петербурга» будет бесплатным до 30 апреля.

Но эта мера не отменяет действия Пользовательского соглашение (https://spbarchives.ru/documents/10157/18920/Пользова..). Пожалуйста, отнеситесь внимательно к этому документу. Его нарушение влечёт за собой блокировку.

В частности, мы заблокировали пользователя, который скачал большой объём документов и разместил его на своём ресурсе, чем нарушил пункты 6.2 указанного Соглашения.

Очень рассчитываем, что данная ситуация не повторится.

Напоминаю, что все заинтересованные в работе с метрическими книгами пользователи могут в период карантина бесплатно делать это на сайте Архивного комитета - благодаря его любезности. Но не надо растаскивать файлы по Интернету. Спасибо.

 Отправлено: 14.04.20 14:10. Заголовок: Dirk пишет: Спасибо..

Dirk пишет:

цитата:

Спасибо.

Ну да мне казалось что этот вопрос освещал уже раньше ...
Повторю:
Как и думал получил письмо от ЦГИА:
p.krylov
p.krylov@ak.gov.spb.ru
сегодня в 13:19
1 получатель
:GE
geglov2@narod.ru

Уважаемый Николай Ильич!

Являясь пользователем информационно-услугового портала «Архивы Санкт-Петербурга» Вы нарушили пункты 3.2. и 3.3. Пользовательского соглашения.
На основании этого ваш аккаунт будет заблокирован.
Настоятельно рекомендую удалить с общедоступных ресурсов, размещенные вами информационные материалы, которые были загружены с портала.

PS
Как-то так (было это 28.03.2020), возможно и без моей скромной персоны хватает желающих успеть выкачать бесплатно побольше информации, не знаю.

 Отправлено: 14.04.20 14:31. Заголовок: Нет, раньше этого не..

Нет, раньше этого не видел.

 Отправлено: 14.04.20 14:32. Заголовок: 1918. Ледоколы. Торг..

1918. Ледоколы. Торговые суда. Спасательное норвежское общество. Флотилия Северного Ледовитого океана в Великой Войне (1914-18 гг.), 396 стр., 242,00 Мб., PDF.

Архив: Российский Государственный архив Военно-морского флота
Фонд: №378, Флотилия Северного Ледовитого океана (1916-1918)
Опись: №1, [отсутствует]
Номер дела: 9

Скачать ...

 Отправлено: 14.04.20 16:24. Заголовок: Dirk пишет: Напомин..

Dirk пишет:

цитата:

Напоминаю, что все заинтересованные в работе с метрическими книгами пользователи могут в период карантина бесплатно делать это на сайте Архивного комитета - благодаря его любезности. Но не надо растаскивать файлы по Интернету.

А почему это не надо растаскивать? Вообще-то, документы - это общенациональная собственность, а не собственность архива. В суд надо на этих уродов.
С другой стороны, распространение исторических документов в цивилизованных странах поощряется.

 Отправлено: 14.04.20 17:19. Заголовок: vvy пишет: В суд на..

vvy пишет:

цитата:

В суд надо на этих уродов.

А Вас - промолчу куда...

Документы - да, общенациональная собственность. Приходите и читайте, Бога ради.
Но что, Вы предлагаете обязать государство купить кучу сканеров, всё оцифровать и выложить в Интернет? За чей счёт?
Проект Архивного комитета - коммерческий, так и задумывался. Потому, что город Петербург просто так деньги на оцифровку выделять не планировал и не планирует. А удовольствие это отнюдь не дешёвое. Там, кстати, ещё есть прекрасная поисковая система по фамилиями, которая вводилась путём параллельного набора - информация попадает в базу при совпадении набранной фамилии двумя сотрудниками. Но она доступна только из читальных залов архива и союзных с архивом библиотек, и её-то в Интернет не выставили. И не выставят.
Если бы не было этого коммерческого проекта - не было бы в данном случае ничего. И сидели бы генеалоги, сосали лапу, заказывая поиск у архива либо у "коммерческих генеалогов". Цена работы на сайте за день - рублей 80-90, за неделю - рублей, кажется, 250.
А уважаемый Nemos при регистрации поставил галочку, что он прочитал и обещает исполнять Пользовательское соглашение. И этого не сделал.

А психология - та же, что у людей, которые сканируют купленные книги и тут же выкладывают в Интернет. Те же "Гангуты", например. Да, это не национальная собственность, это коммерческие издания, но людям плевать, что это убивает издательства, им всегда и во всём хочется халявы...

 Отправлено: 14.04.20 17:28. Заголовок: Dirk пишет: А психо..

Dirk пишет:

цитата:

А психология

Если не сложно, останемся все при своём мнении (думаю уже возраст не тот) ...
Эта диспут ни к чему не приведёт ... ( Это же не 1917-1920 год у кого какая правда) ... кончилось всё ...

PS
Конечно плохая или плохая реклама сайта это раскрутка, но в данном случае мне не надо ...
Я попбровал, да сервис с технической точки сыроват, но они должны были убрать уязвимость как РГИА, но всё их право ...

 Отправлено: 14.04.20 19:15. Заголовок: Dirk пишет: А Вас -..

Dirk пишет:

цитата:

А Вас - промолчу куда...

Да, ладно, что Вы в самом деле...

Dirk пишет:

цитата:

Проект Архивного комитета - коммерческий, так и задумывался.

Вот-вот, коммерческий. Ключевое слово. Это вместо того, чтобы разрешить безвозвмездное копирование документов средствами исследователей (на что, кстати, имеется решение ВС). Ну и, вопрос распространения исторических знаний остался за кадром. А уж в этом государство должно быть заинтересовано в первую очередь ("История делает человека гражданином"). Вот неутомимый Nemos19 много работает в этом направлении, причем на голом энтузиазме, а ему рельсы в колеса пихают. Коммерция, куле...

Dirk пишет:

цитата:

Но что, Вы предлагаете обязать государство купить кучу сканеров, всё оцифровать и выложить в Интернет? За чей счёт?

За счет федерального бюджета, в идеале. Дело-то государственное. Средства на это, думаю, потребуются мизерные - миллиардов в 10, скорее всего, можно уложиться.

Dirk пишет:

цитата:

Приходите и читайте, Бога ради.

А если нет возможности придти и почитать, но потребность (желание) имеется? Как быть? Вот, например, прибалтийские архивы высылают оригиналы дел на дом по почте за небольшой залог. И даже в другие страны. Страшно представить, да?

 Отправлено: 14.04.20 20:25. Заголовок: Уважаемый Иваныч!

Обращаюсь к Вам по вопросу о семье Михайловых. Вы упомянули о его дочери Татьяне. Есть какие нибудь подробности относительно всех детей Михайлова: Игоре, Всеволоде и естественно Татьяне? В книге у меня нет этих данных, так что если поможете буду весьма признателен.
С уважением Калашников В.Н.

 Отправлено: 14.04.20 20:55. Заголовок: Dirk пишет: Те же &..

Dirk пишет:

цитата:

Те же "Гангуты", например. Да, это не национальная собственность, это коммерческие издания,

or

Судостроение. Центр технологии судостроения и судоремонта (Санкт-Петербург)
https://elibrary.ru/contents.asp?id=38570549
free access to 2019 numbers is open

 Отправлено: 14.04.20 21:03. Заголовок: Уважаемый Калашников..

Уважаемый Калашников В.Н.!
Прошу меня извинить, но хотел предварительно узнать, о какой Вашей книге идет речь?

 Отправлено: 14.04.20 23:12. Заголовок: Следующий фрагмент: ..

Следующий фрагмент:

***

31-го утром торопилась в зал суда. Совсем пусто, это меня удивляет, т.к. дело будет слушаться при открытых дверях. Навожу справки — суд опять отложен. Ко мне подходит один коммунист, который играет некоторую роль в суде, отводит в сторону и говорит пониженным тоном: «Говорю вам, как человек человеку, дело вашего мужа конченое, живым ему не выйти, пусть бежит в течение этих двух дней...» У меня ноги подкосились. Как смогу я, женщина, устроить бегство из Кронштадта, да еще вдобавок в такой срок?!... - «Необходимые документы вам доставит т.Х. Пусть бежит пока экипаж в карауле.»... - добавляет он и, увидев, что кто-то подходит, прощается... Еле доплелась до М.В. В голове каша. Что предпринять? Зову на помощь друзей. Устроили настоящий совет и стараются найти выход из положения. Конечно возможно, что предложение было актом человеколюбия, но еще вероятнее предположить провокацию со стороны людей, желающих во чтобы то ни стало погубить мужа. Материала для обвинения нет, если же он бежит и будет пойман — вина налицо. Решающее слово, конечно, принадлежит мужу.
Завтра, на свидании мы договоримся. От всякой помощи со стороны я должна отказаться. Наряду с этим у нас все будет подготовлено к бегству, в случае печального исхода. Коли впереди будет расстрел — лучше умереть, защищая свою жизнь. Разрабатываются планы: два друга увлекаются, я тоже и временами наша фантазия разыгрывается, как в романах Дюма. С., человек выдержанный и обстоятельный, расхолаживает нас, возвращая к действительности. Окончательно утвердили три плана. Не удастся один, другой и третий в запасе...

***

Опять свидание в тюрьме. Но другая тюрьма и обстановка и нравы другие. Здание мрачное, одноэтажное, внутри довольно чисто. Свидания происходят в большой комнате казенного образца. Стены выкрашены грязно-серой масляной краской, оба окна выходят во двор.
Рядом карцеры, теперь пустующие. Обстановки никакой, кроме железной кровати без матраца и плотничьего станка. Отношение администрации к 14 заключенным « по делу минной дивизии» - исключительно хорошее. Мы с мужем видимся без свидетелей и часто случается, что надзиратель, прежде чем войти, стучит в дверь. Комнату для свиданий мы шутя называем нашей квартирой и находим, что в ней не хватает только занавесок для уюта. Однако, на этот раз нам не до шуток.
Дорожишь каждой минутой свидания, своей близостью к нему. Больно говорить, а приходится рассказать о предложении бежать. Подумав минуту, муж категорически отказывается и твердо стоит на своем: он не виноват и, если существует хоть маленький намек на справедливость, его не осудят, ну, а если все-таки вынесут смертный приговор... Там видно будет... Даже в этом случае он не решится на бегство из страха, что это отразится на нас... Хоть бы, право, поменьше думал о семье!

***

Суд отложен из-за убийства Урицкого еще на два дня. Это наше последнее свиданье.
Никогда мы еще не были так близки и только теперь почувствовали, как нужны друг другу. Сидим молча, без слез. Я разучилась плакать... Последнее время я не узнаю себя: куда девалась ленивая, бесхарактерная женщина мирного времени? Мне кажется я становлюсь « человеком».
День суда. Для меня «судный день». Большой зал полон народу. Скамеек не хватает, многие стоят. Кто они? Любопытные или сочувствующие моим родным обвиняемым? А вдруг это враги? Судей 12 человек, почти все рабочие. Председатель — студент еврей; ведет себя корректно, но весьма сдержанно. Привели обвиняемых и посадили за деревянной балюстрадой. Вокруг надежный караул. Собрались, кажется, все. Накануне выяснилось, что моряк — обвинитель отказался выступать на суде и его место занял сам Главный Комиссар Флота. Дело принимает все более безнадежный характер. Начался суд. Свидетели защиты налицо, свидетелей обвинения опять нет. Несмотря на это рассмотрение дела состоится. Допрашивают свидетелей защиты. Один из них, бывший офицер, упоминает об изобретениях мужа и ценности его для флота. Обвинитель иронически улыбается и с насмешкой говорит: «Ваш командир умел изобретать не только минные прицелы, но и заговоры против Советской власти!» - «О последнем, мне кажется, как мы, так и обвиняемые, слышим впервые от вас, а минные прицелы знает весь флот,» - парирует свидетель.
Затем выступает целый ряд моряков и все говорят тепло и искренне. Публика определенно проникается симпатией к обвиняемым. Становится ясно, что дело дутое, гроша ломанного не стоит. Опросив свидетелей суд переходит к допросу обвиняемых. Они говорят только по существу и излагают события так, как они действительно происходили. Небольшой перерыв, надо накормить подсудимых. Наскоро сбегали в ближайшую харчевню и принесли всякой снеди, да без толку. У всех пропал аппетит...
Следующий день еще более тревожный. Говорит обвинитель. Наружность устрашающая: высокий, очень плотный, шея налита кровью, взгляд мрачный из-под нависших бровей... Фактически ему не в чем обвинить мужа и вот он строит речь на психологии... Незадолго перед этим был расстрелян адмирал Щ. (Щастный), заведомый контрреволюционер, а другой офицер — белогвардеец бежал. Обвинитель упоминает о моем муже исключительно в связи с их именами. - «Что-же» - говорит он обращаясь к публике, - «вы хотели диктатуры флота? Иначе говоря, вы хотели, чтобы во главе флота стояли г.г. Щ., Михайловы, Л. и компания?»... Пытаясь обвинить моего мужа в незаконных действиях во время недоразумения с кронштадтцами на Обуховском заводе, он просит огласить показания свидетеля И., видимо забыв, что тот сидит тут же, на скамье обвиняемых. Я невольно со злобой смотрю в его сторону. Конечно, я была права — И. негодяй, мерзавец... Целый поток нелестных эпитетов мысленно обрушился на голову несчастного. Но, что это с ним? Он волнуется, смущен и порывается что-то сказать... Не успели закончить чтение, как он просит слова и решительно отрицает часть своего показания. Вот так история! Документ вновь перечитывается. Судья в недоумении — все верно! И. просит взглянуть на документ, а затем во всеуслышание объявляет: «Все, что написано карандашом, я действительно показывал, а все вставки чернилами мне не принадлежат. Так вот разгадка! Муж, значит, был прав, а я зря ругала порядочного человека.
Но обвинитель не смущается и продолжает играть на психологии. Он вспоминает о молодом горячем контрреволюционере, выступавшем на митинге и затем прибавляет: «Михайлов не таков, он не обвиняет, часто, наоборот, «оправдывает» шаги Советской власти, а все-же первопричина - он и в нем таится зло...» - вот смысл его речи. Единственной мерой наказания может быть только смертная казнь; только кровь, кровь и кровь — могут завершить это дело. Он настоятельно требует расстрела...
В голове полный сумбур... Значит предрешено — конец. Но ведь это несправедливо.
Этого не может быть, не должно быть! Все потому, что он бывший офицер. Матросов, ведь, он так не решится осудить... Я не буду просить о пощаде, даже ради семьи... Надо только скорее напомнить им о справедливости. Пусть хоть на время забудут, что офицеры носили когда-то золотые погоны. Судьи не знают, как нам тяжело. Пусть их матери и жены никогда не испытают таких мучений!... Все дрожит внутри, я чувствую, что теряю волю и что мне надо высказаться. Как сквозь сон помню, что меня кто-то удерживает, убеждает успокоиться, а я все-таки иду и говорю, говорю...

***

Второй или третий день суда — не знаю... Речь защитника плохо помню, мне все казалось, что он кого-то обвиняет. Зато, верно в силу контраста, вспоминаются мелочи: один из друзей усиленно убеждает меня снять перчатки, чтоб не затекли руки. В перерывах, под конвоем, выходит муж в коридорчик. Я тоже там, не хочется расставаться. Слышу какой-то матрос с большой похвалой и сожалением говорит о нем. Все видимо сочувствуют обвиняемым, да что толку в их сочувствии! Ведь может быть завтра... Подходит защитник, - «О вас пошли слухи, будто вы опытная митинговая ораторша.» Отмахиваюсь. Не все ли равно! Пусть думают, что хотят, ведь это ничего не изменит!
Обвинитель уехал, видимо решил, что дело сделано. После его отъезда стало легче. Все ожили, даже обвиняемые подбодрились. Очередь за ними. Это их последнее слово. Очень хорошо говорит один из бывших комиссаров: - «Я попал в странное положение, меня обвиняют все, даже чужой защитник. Ну, да ладно, попробую сам защититься. Жаль, что уехал т. Ф. Он мог бы стать моим свидетелем защиты. Мы с ним одновременно были комиссарами на «Кречете», когда на Флоте была получена телеграмма из Центра о взрыве кораблей в случае прихода немцев в Петроград. Ознакомившись с ее содержанием т. Ф. сказал, что он бы бросил ее Троцкому в физиономию. Так было до его поездки в Москву, где ему растолковали ее. Он вернулся в другом настроении, но ведь я же в Москву не ездил и, естественно, оставался в заблуждении!» У т. Г. положительно ораторский талант! Вот встал один из командиров, его жизнь в безопасности.
Волнуясь и краснея, он старается доказать, что все хорошие и никто ни в чем не виноват. Слово за мужем. Я боюсь за него и вместе с тем горжусь им, как никогда. О себе он не говорит, а старается выяснить роль команд в этом, так называемом « деле минной дивизии». Он их хорошо знает.
Военные моряки просто наиболее активный элемент в Республике, поэтому сильно реагируют на всякое движение. Они не поняли действий Советской власти, отсюда явилось недовольство, принявшее такие формы от избытка сил. За это их, конечно, винить не приходится. Что касается себя, то он все сказал в начале суда и добавлять ему нечего. Если предстоит расстрел — что делать! Во время войны ему не раз приходилось смотреть в лицо смерти...
Суд предлагает желающим выступить на защиту обвиняемых, но лишь в том случае, если найдутся и обвинители. Защитников много, обвинять некому. т.ч. предложение само собой отпадает. Суд уходит совещаться... У меня такое чувство, что я нахожусь вне времени и пространства. Только бы видеть мужа без конца. Я не плачу, но глаза верно круглые от ужаса...
Муж не выдерживает и делает мне знаки, чтобы уходила. Суд совещается без конца... Эти три часа перед приговором стоят трех лет жизни. Вышла в коридор, не знаю одна или с кем-нибудь из близких. Без мысли, без цели брожу взад и вперед пока хватает сил быть так далеко от него. Опять стою у решетки и смотрю, смотрю... Проходит час, другой, третий.. Наконец, все встают - «Суд идет!» Читают приговор: «.... Михайлов, Г. и Б. виновны по всем пунктам... Присуждаются к 15 годам принудительных работ...»
Я не упала в обморок, но что было дальше — не знаю. Сознание отсутствовало. Вокруг меня и во мне — пустота. Может быть я смотрела, говорила — не помню. Через некоторое время сознание стало возвращаться и меня охватило безумное чувство радости. Захотелось к мужу, но оказалось поздно, их уже увели. Тут только я расплакалась, в первый раз за все время.
Оказывается моя сестра, после чтения приговора под радостный гул публики, перепрыгнула через балюстраду и крепко расцеловала мужа. Часовой так опешил, что не успел загородить ей дорогу.
На его слова «сюда нельзя» она быстро вернулась на место, радостно ответив: « Уже поцеловала!»
Ко мне подходят друзья, знакомые и незнакомые, поздравляют, успокаивают относительно срока... Голова кружится... Выйдя на воздух я еще сильнее ощутила счастье. Муж будет жив! Хотелось плакать, смеяться, кричать, выкинуть что-нибудь безумное... В таком настроении добрались мы до старушки М.В. Еще раз вдоволь, чисто по женски, наплакалась я счастливыми слезами на груди у сестры, а затем крепко, крепко заснула.

***

Радостно одеваюсь, тороплюсь на свидание — первое после суда. Хочется быть интересной. Тщательно одеваюсь и причесываюсь. Бегу в Трибунал, застаю там трех служащих и товарища председателя. Что-то у них траурный вид. Здоровается мрачно и моя радость сразу тускнеет. Сажусь. Масса печальных новостей. Товарищ Ф. был возмущен приговором и продолжает настаивать на смертной казни, и уже добился смены состава Революционного Трибунала. Дело будет рассматриваться на этот раз уже без защиты. Приговор предрешен. Да что же это в самом деле? Мало нас мучили? Совсем убитая иду в тюрьму. Стараюсь казаться бодрой, но выходит плохо, слишком сильна реакция. Муж все знает. Просит узнать, когда будет пересмотр. Что предпринять? К кому идти? Ведь у меня никаких знакомств и связей среди коммунистов нет.
В газете появляется небольшая заметка: «Дело минной дивизии подлежит пересмотру, т.к. приговор трибунала не соответствует политическому моменту».
Свидание с адвокатом немного подбадривает. Он не сомневается, что добьется признания законности приговора, Между ним и обвинителем идет закулисная борьба. Я не имею права падать духом.
Теперь надо убедить власти, что им очень выгодно разрешить мне с детьми переселиться в Кронштадт. Мы будем прекрасными заложниками и они могут спать спокойно, не боясь, что преступник сбежит. Уговорила, согласились и даже дали ордер на две комнаты.
Меблированы они скудно, но спасибо и за это. (Многие из большевиков мне положительно симпатичны. В них нет мстительности и бессмысленной злобы).

***

Одно из многих свиданий с мужем... Сидим тихо — тихо... Приходил надзиратель и предупредил, что нельзя подходить к окнам и выходить из комнаты. Вид у него мрачный. Муж тоже подавлен. Кажется предстоит расстрел заложников в связи с убийством Урицкого.
Во дворе движение, много арестованных... Прижалась к мужу, но и не могу оторвать глаз от окна. Напряженные взволнованные лица, некоторые растерянно улыбаются. Надзиратели угрюмы. Увели... Сидим крепко - крепко обнявшись. Говорить, даже думать не хочется. Перед глазами встают люди, обреченные на смерть. Свидание кончено. Муж провожает меня до ворот.

Идем по последнему пути... Нет, не надо! Еще раз обнимаю мужа. Хочется убедиться, осязать, что он жив и со мной. - «Куда их повели?» - спрашивает муж у надзирателя. - «На форт №6. Их дело дрянь.» - «А нас когда?» - «Своих моряков мы в обиду не дадим.» Невеселый вид у администрации тюрьмы. Выполняют только долг службы. Не могу примириться с тем, что можно отнять у человека самое дорогое — жизнь!

***

В путь-дорогу... Укутываем ребят, погружаем самые необходимые вещи и, попрощавшись с сестрой и племянницей, трогаемся. До Ораниенбаума добираемся сносно. Море подмерзло и в Кронштадт ходят ледоколы. Не повезло, очередного ледокола приходится долго ждать на вольном воздухе, а мороз изрядный. У меня на руках дочка. Обе зябнем. Мальчики и изнемогающая под тяжестью узлов бонна тоже окоченели.
На ледоколе немного обогреваемся и с новыми силами добираемся до дома. В квартире холодновато, но в общем недурно. Достали козлы, которые будут служить кроватями бонне и мальчикам. Я буду спать на куцей кушетке, а дочь устраиваю около себя на стульях. Повесила коврик, покрыла стол скатертью и стало даже уютно.
Вопрос о пересмотре дела решился благополучно. Октябрьская амнистия (1918 г) спасла мужа и даже срок заключения уменьшила до 10 лет. Совсем легко стало, а то каждое свиданье с мужем было и радостью и мучением. Он невольно всегда встречал вопросом: - «Когда будет слушаться дело?» А у меня был один ответ - «Ничего не известно.» А за этой неизвестностью крылся ужас. Наконец эти муки позади. После амнистии, когда тревога о муже утихла, надо подумать о детях. Ведь на мне лежит двойная обязанность, как-то я справлюсь с ней?

 Отправлено: 14.04.20 23:22. Заголовок: ИВАНЫЧ пишет: Уважа..

ИВАНЫЧ пишет:

цитата:

Уважаемый Калашников В.Н.! Прошу меня извинить, но хотел предварительно узнать, о какой Вашей книге идет речь?

Калашников В.Н. Выпуск Морского кадетского корпуса 1903 года. История, документы, воспоминания. СПб., 2018.

 Отправлено: 14.04.20 23:36. Заголовок: Благодарю Вас, уважа..

Благодарю Вас, уважаемый Dirk!

Теперь я обращаюсь к Калашников В.Н.
Уважаемый Валерий Николаевич!
Так как мне пока не удалось прочитать Вашу книгу, прошу Вас выставить здесь на этом форуме все сведения из Вашей книги, касающиеся Петра Петровича Михайлова. Хочу сравнить Ваши сведения с моими. Надеюсь, что не откажите мне в этой просьбе. Да и всем будет очень интересно узнать о нем.
А я пока буду выставлять по частям воспоминания его супруги.

 Отправлено: 15.04.20 00:03. Заголовок: Уважаемый Валерий Ни..

Уважаемый Валерий Николаевич Калашников!
Дело в том, что ко мне еще в 2007 году обратился за сведениями автор книги "Трибунал для флагманов" Вячеслав Егорович Звягинцев с просьбой помочь ему с материалами о судьбе П.П. Михайлова. Тогда я не располагал большими сведениями об этом заслуженном флотском военачальнике, но отправил то, что у меня тогда было. Но мысль о необходимости при случае заполучить архивные материалы об этом заслуженном флотском военачальнике осталась в моей памяти. И в 2010 году, работая в РГА ВМФ, я ознакомился с его личным делом (Ф.Р-2192. Оп. 2. Д. 4356.) и сделал записи. А Вы знакомы с этим делом?

 Отправлено: 15.04.20 08:38. Заголовок: Уважаемый Иваныч!

Предлагаю печатную версию о Михайлове на Альма-матер в "Выпускники 1903 года". Итак по всему форуму скажем так, как у Лермонтова: "Смешались в кучу кони, люди....
Загляните...

 Отправлено: 15.04.20 12:14. Заголовок: квн пишет: Обращаюс..

квн пишет:

цитата:

Обращаюсь к Вам по вопросу о семье Михайловых. Вы упомянули о его дочери Татьяне. Есть какие нибудь подробности относительно всех детей Михайлова: Игоре, Всеволоде и естественно Татьяне? В книге у меня нет этих данных, так что если поможете буду весьма признателен. С уважением Калашников В.Н.

Уважаемый Валерий Николаевич!
Благодарю Вас за предоставленную информацию о П.П. Михайлове. Очень подробная справка.
Теперь даю информацию, полученную от внучки П.П. Михайлова относительно всех детей Михайлова: Игоре, Всеволоде и Татьяне.
Вот эта информация:
Игорь (1913 г. - 1970); Всеволод (Вова) (1915 - ?). Татьяна (1917 г. - 1988).