День добрый. Последнее время занимаюсь вычиткой и правкой эмигр. журнала "Морские записки" (№№ 48-54, 56). Если кого-нибудь из уважаемого сообщества что-то из нижеприведенного списка заинтересует, буду выкладывать помаленьку
Ну и, собственно, содержание номеров: № 48 1. Транспорт «Анадырь» - первый поход за углем. 2. Девиатором на советских судах в 1945-46 гг. в Финляндии. Д. И. Дараган...3 Вице-адмирал А. И. Непенин (Опыт биографии). Продолжение. Контр-адмирал Б. П. Дудоров...14 Первый выстрел по Босфору. Памяти контр-адмирал князя Н. С. Путятина. Кап. 1 ранга В. А. Потапьев...41 «Английский социалист» Руссель. А. Г. Тарсаидзе...44 Краткий очерк действий флота при эвакуации Крыма в 1920 г. Окончание...47 1. Новое о Советском флоте 2. Краткий обзор современного состояния флотов всех морских держав Стар. лейт. К. И. фон Нотбек...63 15 лет в Латвийском флоте. Продолжение. Инж. Мех. Кап. 2 р. И. Зарин, Л. Ф....72 Библиография...77
№ 49 Советско-германская война на Балтийском море 1941-45. Стар. лейт. К. фон Нотбек...3 Вице-адмирал А. И. Непенин (Опыт биографии). Продолжение. Контр-адмирал Б. П. Дудоров...21 Африканские воспоминания. С. А. Степанов...50 15 лет в Латвийском флоте. Продолжение. Инж. Мех. Кап. 2 р. И. Зарин...63 В дни русской смуты. Инж. Мех. лейт. Н. З. Кадесников...72 Морская выставка в Нью-Йорке. Г. В. Месняев...84 Библиография...88
№ 50 Краткий исторический очерк Морской пехоты в русском флоте. Г. Н. Таубе...3 Вице-адмирал А. И. Непенин (Опыт биографии). Продолжение. Контр-адмирал Дудоров...24 Советско-германская война на Балтийском море 1941-45. Стар. лейт. К. фон Нотбек...52 Участие русской военно-морской эмиграции в учебной подготовке офицерского состава Югославянского флота...68 15 лет в Латвийском флоте. Продолжение. Инж. Мех. Кап. 2 р. И. Зарин...71
№ 51 Краткий исторический очерк Морской пехоты в русском флоте. Г. Н. Таубе...3 Вице-адмирал А. И. Непенин (Опыт биографии). Продолжение. Контр-адмирал Б. П. Дудоров. 31 Советско-германская война на Балтийском море 1941-45. Стар. лейт. К. фон Нотбек...67 15 лет в Латвийском флоте. Продолжение. Инж. Мех. кап. 2 р. И. Зарин...88 Владивостокские номерные миноносцы 1904-1905. Инж. Мех. кап. 1 р. В. П. Орлов-Диаборский...96 Библиография...99
№ 52 Упущенная возможность. Проф. А. Д. Бубнов...3 Вице-адмирал А. И. Непенин (Опыт биографии). Продолжение. Контр-адмирал Б. П. Дудоров...16 Военно-морские действия в Черном море во вторую Мировую войну. П. А. Варнек...39 Памяти кап. 2 р. князя В. Н. Урусова. П. Е. Стогов...60 Эск. миноносец «Новик». Н. В. Кемарский...77 Библиография...96
№ 53 На подводной лодке «Тюлень». Кап. 1 р. М. А. Китицын...3 1. К 50-ти летию Военно-Морского Отдела Николаевской Морской Академии. 2. Влияние опыта войны с Японией на реформы в русском флоте. Проф. А. Д. Бубнов...29 Вице-адмирал А. И. Непенин. (Опыт биографии). Продолжение. Контр-адмирал Б. П. Дудоров...41 Военно-морские действия в Черном море во вторую Мировую войну. Продолжение. П. А. Варнек...62 Эск. миноносец «Новик». Продолжение. Н. В. Кемарский...86 Новое о советском флоте. Очередная сводка. Стар. лейт. К. фон Нотбек...100
№ 54 Капитан 1-го ранга М. А. Китицын. Г. Н. Таубе...3 Мои воспоминания о капитане 1-го ранга М. А. Китицыне. М. А. Юнаков...24 Жуткие дни… Агония Черноморского флота. Я. В. Шрамченко...41 Влияние прогресса техники на военно-морскую идеологию. Проф. А. Д. Бубнов...81 Вице-адмирал А. И. Непенин. (Опыт биографии). Продолжение. Контр-адмирал Б. П. Дудоров...88 Из прошлого. М. М. Тьедер...120 Военно-морские действия в Черном море во вторую Мировую войну. Продолжение. П. А. Варнек...126 Воспоминания. Д. И. Дараган...146 Эск. миноносец «Новик». Продолжение. Н. В. Кемарский...148 Контр-адмирал Б. А. Вилькицкий. П. А. Варнек...165 1. Новое о Советском флоте. 2. Обзор состояния современных флотов. К. фон Нотбек...167 Библиография. 1. Нормандская теория. 2. Морской справочник Weyers Flottentaschenbuch на 1961 г. 3. L’enigme des sous-marins Sovietiques Lieut. de Vaisseau Clode Huah...177
№ 56 Еще о защите Ирбенского пролива в кампанию 1915 года. Н. Ю. Фомин...3 Верховный Правитель Адмирал А. В. Колчак. Кап. 2 р. Н. С. Чириков...20 Открытие памятника адмиралу Макарову в 1913 году. А. В. Зернин...39 Вице-адмирал А. И. Непенин. (Опыт биографии). Окончание. Контр-адмирал Б. П. Дудоров...44 К 50-летнему юбилею выпуска 1912 года...67 Военно-морские действия в Черном море во вторую Мировую войну. Продолжение. П. А. Варнек...70 Эск. миноносец «Новик». Окончание. Н. В. Кемарский...89 Библиография библиографии морского дела. Н. Гуляев...107
Пост N: 507
Откуда: Франция, Гранкан Мэзи
Рейтинг:
17
Отправлено: 18.06.09 18:20. Заголовок: София Миткевич, дочь..
София Миткевич, дочь Жака Миткевича-Новицкого, выслала еще три номера Морских записок (1961 г, №№ 54 и 55 ; 1965 г, № 59) в подарок всем участникам Форума Кортик.
В статье "Жуткие дни...Агония Черноморского флота (Я.В. Шрамченко) упоминается судьба вице-адмирала П.И. Новицкого.Буду выкладывать эти номера постепенно.
Морские Записки № 54 - 1961 г Продолжение 1 следует С уважением
kerbyol
Адмирал
Пост N: 508
Откуда: Франция, Гранкан Мэзи
Рейтинг:
17
Морские Записки № 54 - 1961 г Продолжение 10 Морские Записки № 54 - 1961 г Конец
Smith
Лейтенант
Пост N: 27
Откуда: Россия, Долгопрудный
Рейтинг:
5
Отправлено: 19.06.09 13:47. Заголовок: Продолжаю. На очеред..
Продолжаю. На очереди "15 лет в Латвийском флоте" И. Зарина. Для полноты картины выкладываю все части, включая выложенные ранне в отсканированном варианте ув. kerbyol номера. Ч. 1. № 46, стр. 95-102 И. Зарин 15 ЛЕТ В ЛАТВИЙСКОМ ФЛОТЕ.
I. Создание флота. В первые годы после зарождения Латвийской республики начались попытки со стороны некоторых лиц — главным образом бывших моряков Российского флота, создать морскую флотилию из остатков бывшей Двинской речной флотилии которой в 1916 году командовал кап. 2 р. С. От этой флотилии, состоявшей из вооруженных 2-3-мя пушками мелкого калибра и слегка бронированных буксиров и городских пароходиков, осталось еще несколько буксиров, которые в 1917 году принима¬ли участие в отражении атак отрядов полк. Бермондта-Авалова *), наступавшего после занятия Курляндии (Kurzeme) со стороны Митавы на Ригу с охватом Усть-Двинского участка. Эти во¬оруженные буксиры принесли существенную пользу тем, что мешали неприятелю форсировать реку Двину, а в конце кампании помогли латвийским частям переправиться через Двину на Курляндский берег в обход неприятельским отрядам. Армия Бермондта принуждена была отступить и по возвращении в пределы Германии, откуда она начала свое наступление, была, по требованию союзников, расформирована. Началось мирное строительство Латвии. Пароходики были возвращены городу, а большинство буксиров — их бывшим владельцам. В распоряжении военного министерства осталось два военных буксира, команды которых в 1920 года уже имели матросскую форму военного образца (вместо сухопутной, защитного цвета), боцмана ходили с дудками, а офицеры, в *) Наступление Бермондта носило характер авантюры. На предложение князя Ливена присоединиться к Северо-Западной армии генерала Юденича, Бермондт ответил отказом. [96] числе 5-6 человек обзавелись тужурками с галунами фуражками с золотыми «блямбами» на английский манер. Эти два буксира и являются начальными единицами Латвийского флота. II. Капитан 2-го ранга граф Кейзерлинг. Когда все ужасы военного времени прошли (Латвии пришлось бороться с большевиками и армией Бермондта), латвийская армия стала принимать уже более «цивилизованный» вид. Появилась однотипная защитная форма (френчи), фуражки с околышами разных цветов: белые — части Главного Штаба, малиновые — пехота, синие — артиллерия, желтые — кавалерия и черные — инженерные войска. На Эспланаде — площадь для парадов за православным кафедральным собором — начались парады воинских частей с приличными оркестрами, с церемонией по русскому образцу. Когда после «встречи» военный министр или сам президент республики проходил по фронту войск, то в свите военного министра, среди штабных полковников можно было заметить маленького плотного морского офицера в черном офицерском сюртуке с галунами на рукавах, в белых перчатках, в лихо заломленной на правое ухо фуражке и с русским кортиком — Георгиевским оружием на боку. Это и был каперанг Кейзерлинг — будущий создатель регулярного военного флота Латвии. По-латышски говорил он в то время еще слабо, но с апломбом, с латвийскими офицерами развора¬чивал по-русски, но знал иностранные языки, знал этикет и был незаменим при приемах иностранных военных и морских представителей. В Главном Штабе он занимал должность штаб-офицера по военно-морским делам. В Российском флоте его последней должностью было командование одним из нефтяных миноносцев в Балтийском море. В Латвии он появляется в кровавое время красного нашествия и поступает сразу в местный ландсвер — ополчение балтийских дворян и бюргерства — в кавалерийскую часть командиром эскадрона. За время службы в Главном Штабе Кейзерлингу удалось убедить начальство вплоть до министров в необходимости для Латвии, с ее длинной прибережной полосой, иметь хотя бы небольшой военный флот с наиболее действительными единицами для отражения врага: подлодками и минными заградителя¬ми-тральщиками, чтобы латвийский берега и порты (Рига, Либава, Виндава, Павловский порт) нельзя было захватить, так сказать, голыми руками в случае агрессии с востока. [97] Началось с того, что были ассигнованы средства на поднятие и перестройку затонувшего в устье Двины большого немецкого тральщика, взорвавшегося на русской мине в первую мировую войну. Взрывом была оторвана передняя корабля, перед мостиком. Тральщик был поднят и втащен на эллинг Усть-Двинской (Больдерасской) верфи и после удлинения носовой части на 6 метров, склепан и приведен в порядок. Впоследствии офицерские помещения были перестроены и, в конечном итоге, получилась внушительная кают-компания, в которой за столом помещалось до 16 человек, командирская каюта, каюта старшего офицера, двойная каюта для ревизора и артиллерийского офицера и одиночная для инженер-механика. В корме артиллерийский погреб был уменьшен и устроена каюта (запасная) для 4-х офицеров. Артиллерия состояла из носовой и кормовой пушек и 2-х бортовых 57 м/м. пушек Гочкиса, кроме того было 2 носовых и 2 кормовых пулемета. Командиром корабля, получившим название «Virsaitis» («Главарь»), был назначен старый морской волк, бывший штабс-капитан по Адмиралтейству русского флота, командовавший тральщиком в Балтийском море — Бредис, получивший чин капитана 2 ранга. Это было уже серьезное начало. По предложению Кейзерлинга был введен особый военно-морской флаг: крест из национальных цветов (красно-бело-красная лента) на белом флаге. 3. Заказ новых судов. В 1924 году Кейзерлингу удалось провести в Совете Ми¬нистров заказ на постройку 4-х новых судов: 2-х подводных лодок в 400 тонн и 2-х заградителей-тральщиков, водоизмещением около 350 тонн. Корабли можно было заказать либо в Англии, либо во Франции. Англичане отклонили при переговорах какой-либо контроль или проверку механизмов и материалов со стороны заказчика во время постройки и согла¬шались только на обычный при сдаче корабля контроль и проверку механизмов. Французы охотно шли на все требования контроля и приемок по правилам и требованиям для приемки судов французского флота. Заказ был дан французским верфям. Одну лодку и заградитель получил судостроительный заводь Augustin Normand в Гавре, другую пару судов —Chantiers et ateliers de la Loire в Нанте. Одновременно француз¬ское Морское Министерство согласилось принять в обучении будущих офицеров: 2-х командиров, 2-х старших офицеров и 2-х инженер-механиков. Всем офицерам представ-[98]лялась возможность кончить 3-х месячный курс офицерской школы подводного плавания в Тулоне, а обоим командирам была дана возможность, кроме того, пройти дополнительное практическое обучение на подв. лодках в Бизерте. По контракту с заводами были предусмотрены шесть сроков приемки для лодок с последующей после каждой приемки (после соотв. рапорта инженера-контролера Латвийского флота о результатах приемки) и уплаты известной суммы в золотых франках. Это были: приемка материалов — стальных листов и профильного железа для корпуса судов; приемка склепанного корпуса на стапеле, приемка дизель-моторов на заводе в St. Denis при 24-х часовой непрерывной работе под наблюдением инженеров-контролеров, спуск на воду судов, приемка аккумуляторов, установка главных и вспомогательных механизмов на лодке, испытания в надводном состоянии, первое погружение в доке с измерением устойчивости лодки в подводном состоянии, испытание максимальной подводной скорости, погружение на 25 метров в море, стрельба торпедами из носовых и палубных поворотных аппаратов, стрельба из 75 м/м. пушки, погружение на максимальную глубину в 50 метров с измерением максимального сжатия корпуса лодки, поход готовых лодок в Либаву и гарантийный срок в течении года. Для заградителей приемка была соответственно проще и короче. Одновременно Либавским портовым мастерским была заказана пристрелочная станция для торпед (плавучая) и мотор¬ный буксир. Принятые на службу командиры лодок, один старший офицер и один инженер-механик отправились во Францию в конце 1924 года. Все три строевых офицера были бывшими прапорщиками по морской части русского флота, а инж. мех. Пинка кончил Морское Инженерное Училище в 1917 году и до поступления во флот служил в армии, участвуя в отражении неприятельских войск, дослужился до чина старшего лейтенанта. Пройдя трехмесячный курс школы подводного плавания в Тулоне, командиры лодок отправились в Бизерту, а инж. мех. Пинке пришлось приступить к приемке материалов для подлодок и заградителей. Французские заводы после заключения контракта быстро наготовили материалы и отчасти мелкие меха¬низмы и правления заводов предложили Пинке срочно приступить к приемке, чтобы дать возможность заводам соблюсти сроки [99] окончания работ согласно статьям контракта. Пинка с трудом разбирался в тетрадях с описанием требований приемки, напечатанных на нудном, официально-конторском языке и особенно не торопился с приемками. В Ригу полетели телеграммы от заводов с просьбой прислать второго инженер-контролера, по возможности знающего французский язык. (Приемщики-инженеры называются инженер-контролерами). Всего по мере продвижения работ на судах, оказалось во Франции 4 инженер-контролера: председатель приемной комиссии кораб. инженер подполковник Розенгрен (М.И.У. Морская академии 1917 г.); лодка и заградитель в Гавре — инж. мех. Зарин, лодка и заградитель в Нанте — упомянутый выше Розенгрен, дизель-моторы в Ст. Денис — инж. Мейя (ю. фл. 1916 г.) и на приемке торпед для подлодок в St. Tropez — инж. мех. Пинка. 4. Мое поступление на военно-морскую службу В январе 1925 г. я работал в Либаве на заводе «Тосмаре» (быв. мастерские порта Императора Александра III). Кейзерлинг в поисках инженер-механика познакомился со мною предложил мне перейти к нему на службу и, получив мое согласие, произвел как бы случайно маленькую проверку моих знаний французского языка. Я заканчивал в это время свою последнюю работу на заводе — 14 чертежей мины заграждения русского образца с 5-ю стаканами — рогами. Мины, в количестве 500 штук были заказаны военным ведомством нашему заводу для вновь строящихся заградителей и «Virsaitis». Из Эстонии была прислана мина, как образец. По моей просьбе мина была разрезана пополам и я изготовил чертежи для всех составных частей мины. Латышским языкам я еще не вполне владел, о чем и предупредил Кейзерлинга. «Начхать», сказал он, «была бы только фамилия латышская». После разных формальностей с приемом на действительную военную службу я заказал себе форму и уже через две недели после поступления, в марте 1925 года я был уже в Париже. Французы обрадовались, а Пинка сразу стал сдавать дела по приемке материалов для Гаврских судов, познакомил меня с коллегами по М. И. У., служившими в Париже ночными шоферами, и вскоре укатил в Нант, где его ждал местный завод, строивший вторую пару судов. Пинку вскоре сменил кор. инж. Розенгрен. Приемка материалов и механизмов в разных городах Северной Франции шла своим чередом и уже в августе 1925 г. [100] завод в Гавре представил к приемке паровые цилиндры заградителя «Imanta». Когда я явился в мастерскую, мне представили цилиндр низкого давления, приготовленный для гидравлической пробы. Проба сошла гладко и я попросил снять все затычки и крышки, чтобы осмотреть обточенные поверхности цилиндра и зеркала золотника (поверхность по которой скользит золотник). На одной из кромок отверстий зеркала оказался дефект — раковина; в этом месте кромка была как бы выедена на протяжении двух сантиметров. Французы тут же предложили заварить это место автогенной сваркой, но я забраковал весь цилиндр, т. к. считал, что место сварки, будучи тверже остальной поверхности зеркала вредно отразится на работе золотника. Французы не соглашались и созвали комиссию с участием двух инж. французского флота (Ingenieurs de Genie Maritime). Инженеры флота под конец согласились со мною и заводу пришлось заказать новую отливку. В своих доводах я ссылался еще на то, что латвийское правительство платит за свои суда заводу в полтора раза больше, чем франц. Морское министерство, и поэтому имеет право требовать первоклассную работу и материал. На стапелях завода строились рядом с нашей лодкой и заградителем еще две французских подлодки в 700 тонн водоизмещения. Одна из этих лодок погибла через год, в Бискайском заливе в ночное время (на нее наскочил греческий пароход, не заметивший лодки в предрассветном тумане.) Дальнейшие приемки проходили сравнитель¬но гладко, как в Гавре, так и в других городах. В начале сентября прибыл из Риги будущий старший офицер «Spidola» (Гаврская лодка) — лейт. Грипинг и я вместе с ним отправился в Тулон, в Школу Подводного Плавания, сдав дела инж. мех. Мейя (Мейя принимал дизель-моторы для обеих лодок в St. Denis). Прибыв в Тулон мы явились Морскому Префекту вице-адмиралу Р. и отправились на паро¬ходике в базу подводного плавания представляться начальнику школы Commendant Valzer’y. На пароходике мы познакомились со стар. лейт. польского флота Плавским (М. К. 1914 г.). Плавский заговорил со мною по-французски к недоумению моего коллеги. Прибыв на место, мы встретились с другим поляком кап. лейт. П. П. застенчиво спросил нас, не говорим ли мы по-рус¬ски. Мой коллега Г. сразу просиял и воскликнул: «Почему же не сразу по хистиански!». В школе мы узнали что половина слушателей будет состоять из офицеров иностранцев: 4-х греков, 2-х югославов и 2-х латвийцев. [101] Лекции начались на следующий день и перемежались с практическими работами и выходами в море на французских подлодках. Нам, латвийцам, приходилось выходить на маленькой лодке в 200 тонн «O’Byrne» и большой лодке «Afrodite». «O’Byrne» была старой лодкой с ручным приводом рулей погружения (два штурвала). Стоять на штурвалах и вертеть их было довольно трудно; мне приходилось туговато, принимая еще во внимание жару в маленьком центральном посту. Во время обеденного перерыва мы поднимались на поверхность, чтобы дать возможность команде пообедать на палубе и отдохнуть на солнце. Мы не скрывали своего удивления что команде выдают к обеду по пол литра красного вина. Мы убедились, что приблизительно 1½ - 2 часа после этого французы ходят навеселе и считали, что это может иметь серьезные последствия. Так оно и оказалось. На следующий день при погружении после обеда с «возлияниями» мы в центральном посту услышали, что в кормовом помещении через люк льется вода; командир кинулся в кормовое помещение, я за ним, и мы увидели, что кормовой кондуктор с красной круглой физиономией, весь мокрый, пытается закрутить кормовой люк. Это ему удалось и он, обдав нас винными парами, заявил что «ту ва биен!». (Продолжение следует.)
Smith
Лейтенант
Пост N: 28
Откуда: Россия, Долгопрудный
Рейтинг:
5
Отправлено: 19.06.09 13:51. Заголовок: Далее. Ч. 2. № 48, с..
Далее. Ч. 2. № 48, стр. 72-77.
И. Зарин 15 ЛЕТ В ЛАТВИЙСКОМ ФЛОТЕ. (Продолжение)
Дней через 10 после описанного происшествия, подлодка «O’Byrne» попала в переделку, которая могла кон¬читься катастрофой и гибелью всего экипажа, и нам — слушателям подв. школы — пришлось выходить в море уже на других лодках. «O’Byrne», после эволюций под водой в Тулонской бухте, поднималась на поверхность. В определенные дни надводным судам было строжай¬ше воспрещено пересекать бухту по направлению к вы¬ходу в море. Какой-то военный транспорт, торопившийся в море, пошел кратчайшим путем, пересекая бухту, и тут-то произошло столкновение. «O’Byrne», поднимаясь на поверхность, стукнулся о днище транспорта, причем был сломан единственный перископ, стойка перископа, сильно вогнут командирский мостик и расхлябаны заклепки. Вода полилась вовнутрь лодки, электричество погасло, но командир не растерялся, лодка нырнула обратно на глубину, продвинулась около десяти метров в сторону и опять вынырнула. Когда лодка подошла к пристани, вид у нее был довольно печальный. Если бы лодка вы¬нырнула на поверхность на 10-15 секунд раньше, она была бы разрезана форштевнем транспорта и погибла бы со всем экипажем. Вторая авария произошла при зарядке аккумуляторов на большой лодке. От искры произошел взрыв газов, причем погибли 2 кондуктора-электрика. После окончания курса школы подв. плавания нам бы¬ли выданы соответствующие свидетельства, а я, с разрешения начальника школы, захватил с собой и все учеб¬ники, помеченные надписью «Очень конфиденциально». В Тамарисе, около Тулона, проживал в это время б. морской министр, адм. Григорович. По словам директо-[73]ра завода «Augustin Normand» — тоже A. Normand'a, адми¬ралу ежемесячно высылалось от завода денежное пособие, сам же директор с гордостью носил на своем фраке во время торжеств орден св. Анны 3 степени. По возвращении в Гавр я продолжал приемки на лодке и заградителе на заводе «А. Normand», вплоть до июня 1926 г. В конце июня 1926 г. во Францию прибыл в сопровождении гр. Кейзерлинга командующий Латвийской армией генерал Радзинь (б. полковник генер. штаба Рос¬сийской армии). Его визит совпал со спуском на воду подлодки «Ronis» в Нанте. Рядом с нашей лодкой «Ronis» строилась греческая подлодка «Рара Nicolis», ко¬торая была начата постройкой задолго до закладки киля «Ronis’a». Греки не торопили французских инженеров с окончанием работ, хотя все сроки готовности лодки уже прошли. Командир лодки и, инженер-механик Михаил (фамилия) предпочитали веселую жизнь в Нанте и Парнасе прозябанию на скромных базах греч. флота на островах Архипелага и в Пирее. Французы — мастера по устройству всяких празд¬неств и спуск первой латв. лодки был обставлен не¬обычайно торжественно: тут был и почетный караул от гарнизона с оркестром музыки и специальный вагон в поезде Париж — Нант с приглашенными гостями, а после спуска лодки торжеств. награждение генерала Радзина орд. Почетного Легиона на шею, со всем, что при этом полагается — удар саблей по плечу и поцелуй в щеку генералу от старого вице-адмирала. Через 2 дня после Нантских торжеств, я отправился с инженером Мей из Гавра в Париж на приемку дизель-моторов. Наш скорый поезд «Rapide» (95 клм. в час) попал в сильную грозу и в 60 килом. от Парижа на одной из стрелок сошел с рельс и скатился под откос на полном ходу. Было убито 30 человек, 140 человек ранено. У меня была сломана правая нога, сильно контужена левая нога, содрана кожа с обеих рук и кроме того я получил сотрясение мозга. Я выбыл из строя на 1,5 месяца, причем нога, которая в первое утро после катастрофы была неправильно сложена усталыми хирургами, заживала медленно, а гипс пришлось менять 4 раза. [74] Вскоре по моем возвращении из военного госпиталя Val de Grace была спущена вторая лодка «Spidola» в Гавре. Заградители были спущены уже ранее и готовились к отплытию в Либаву. К спуску лодки, из Либавы прибыл адм. корабль «Virsaitis» с Команд. флотом гр. Кейзерлингом. Через неделю отряд, состоявший из «Virsaitis’а» и 2 заградителей отправился в Либаву, нигде не задерживаясь. В Балтийском море они попали в шторм, причем, их изрядно трепануло; при этом выявились хорошие качества новых судов, легко державшихся на боль¬шой волне. К приезду Кейзерлинга завод «A. Normand’а» приурочил спуск «Spidola» и торжественный обед по это¬му случаю в Яхт-клубе с речами и тостами. Сам Кейзерлинг, довольно гладко говоривший по-французски, поль¬зовался большой популярностью у французов. Вскоре после отбытия Кейзерлинга в Либаву с заградителями, на¬чались монтажные работы на лодке уже у пристани в порту, установка всех вспомогательных механизмов, аккумуляторов и т. п. Ранней весной в 1927 году начались погружения в доке, затем в гавани, а к концу года в Брестской бухте на глубину в 60 метров. За время последних приемок были 2 аварии под во¬дой, окончившиеся благополучно. Приемки в Бресте про¬должались 1½ месяца. После официальной сдачи лодок в Бресте обе лодки уже под управлением латв. командиров и с собственной командой отправились обратно в Гавр, где они начали готовиться к уходу в Либаву. Через 2 месяца прибыл Кейзерлинг на своем «Virsaitis’е» и через несколько дней все 3 корабля отправились домой. Прощание с заводом было очень сердечное. Кильский канал миновали ночью. В Киле остановились на 3 дня. Наши лодки сильно заинтересовали немецких моряков. Это было в мае 1927 года, когда у немцев еще не было подлодок, а наши лодки, как они узнали, были, так сказать, последней новинкой: лодки уходили под воду на 14 метров глубины в 50 секунд с момента подачи сиг¬нала (клаксоном). Разрешение на осмотр не было дано. Уже в Бресте я перешел на «Spidola» инженер-мех. лодки, а старш. лейт. Пинка инж.-мех. на «Ronis». Старш. [75] лейт. Фастена ушел дивизионным инж.-мех. на заградителях в 1926 году. Председатель приемной комиссии ко¬рабельный инж. подполк. Розенгрен вернулся в штаб эскадры флагм. кораб. инж. В Киле мы встретили весьма предупредительное отношение со стороны нем. морского командования. На второй день нашего пребывания команду¬ющей 1 морской станцией Балт. моря контр-адмирал Редер даль обед в честь латв. моряков. На обеде кроме Кейзерлинга присутствовали все 3 латв. командира — кап. Граича: бар. Фитингоф (Virsaitis), Берг (Ronis) и Родин (Spidola), 3 инж.-мех. и еще 2 офицера, говоривших по-немецки. Адм. Редер, тогда еще 45-летний живой и энергичный человек, сказал блестящую речь. Не думал тогда еще Редер, что ему придется посидеть в тюрьме политическим и военным преступником десять долгих лет. Кейзерлинг, говоривший и по-немецки довольно хо¬рошо, не сумел ответить немцу в том же духе и предпочел отделаться шутливым рассказом из похождений латв. матросов в Киле. Из Киля отряд вышел ранним утром в море. За островом Борнгольм нас изрядно трепануло и это продолжалось почти до самой Либавы. Машинная коман¬да за время перехода сильно устала, т. к. это был первый длинный поход, как для команды, так и для офицеров на подводной лодке. На каждую лодку завод дал по 1 мастеровому для могущих быть аварий механизмов. За 3 мили от Либавы нас встретили в море оба загра¬дителя, вступившие в кильватер подлодкам. Гордый красивым зрелищем созданной им эскадры, Кейзерлинг не сходил с мостика, любуясь кильватерной колонной судов и подавая сигналь за сигналом. Только войдя на внешний рейд военного порта, а затем по портовому ка¬налу и налево к гранитной набережной перед бывшими казармами флотских экипажей, команда смогла немного отдышаться и прибраться внутри и на палубе. Когда суда ошвартовались, на палубу адм. корабля поднялся начальник гарнизона и поздравил гр. Кейзерлинга со счастливым возвращением и приходом новых судов в родные воды. За ним появились таможенники и была передана почта из Либавы и Риги. Через неделю, [76] приведя себя в порядок, эскадра отправилась в Ригу, где она была радостно встречена населением, стоявшим толпами на набережной у замка. К вечеру эскадра перешла на середину Двины и с наступлением ночи осветились электрической иллюминацией. Закончился период создания эскадры, а мы инженеры-приемщики — я, Мей и Пинка после 2-х летнего отсутствия, очутились, наконец, дома у родного очага. За 2 года нашего отсутствия гр. Кейзерлинг проявил кипучую деятельность. Он основал уже в 1924 году школу инструкторов флота, которая выпустила в 1926 году необходимый состав унтер-офицеров и кондукторов новых судов по всем специальностям: тут бы¬ли сигнальщики, рулевые, артиллеристы, минеры, торпеди¬сты, электрики, радиотелеграфисты, дизель-мотористы и ма¬шинисты. Затем была построена база для подводного плавания с приличной торпедно-минной мастерской, со склада¬ми, ротными помещениями для базной роты и канцеляриями, были приведены в порядок бывшие русские морские флигеля с квартирами для офицеров, кондукторов и же¬натых унтер-офицеров. По распоряжению министра обо¬роны от торгового порта был получен большой море¬ходный буксир «Varonis» (Герой), который был пере¬строил, в «матку» подводного плавания; на нем была устроена кают-компания, 3 каюты для офицеров и помещения для команды. Кроме того была построена плавучая торпедо-пристрелочная станция и моторный баркас для нужд подв. лодок. Еще до нашего прихода в Латвию было положено начало военно-морской авиации с 5*) гидропланами для начала. Для этой цели были использова¬ны и приведены в порядок ангары и помещения бывшей русской морской авиации. Первый состав летчиков и на¬блюдателей был всецело заполнен б. летчиками русской военной авиации. Там же в военном порту было впоследствии открыто морское собрание в особняке-квартире б. по¬мощника командира порта Имп. Александра III. (Продолжение следует) *) К концу ликвидации флота было около 12 аппаратов.
Smith
Лейтенант
Пост N: 29
Откуда: Россия, Долгопрудный
Рейтинг:
5
Морским офицерам, знавшим Либавский военный порт еще в русское время не безынтересно будет узнать о судьбе некоторых сооружений и зданий в порту. Красивый железный раздвижной мост из города в порт был, как известно, взорван отступавшими морскими частями в 1915 г. перед занятием Либавы немцами. Мост был взорван прапорщиком по морской части Блоднеком, служившим в латвийское время офицером в мор¬ской авиации, а потом на подводных лодках. Величествен¬ный морской собор сохранился в общих чертах. Глав¬ный иконостас был снят и перевезен в Ригу, где его установили в православном кафедральном соборе. Боко¬вые иконостасы остались для нужд православных латышей. Сам собор был переименован в гарнизонный лю¬теранский храм. Гарнизонное морское собрание на берегу моря было переделано в санаторию для легочных больных; из бывшего особняка Командира Порта получилось очень приличное собрание (офицерское) для Курземской дивизии. Все казармы на берегу ковша (против портовых мастерских) были после ухода немецкого гарнизона в 1918 году приведены в порядок и в них поместились полки Курземской пехотной дивизии, незначительная часть казарм была взята под мастерские и склады подводного дивизиона. В 1925 году, в Усть-Двинске, при самом входе в Двину была устроена для дивизиона заградителей база состоявшая из удобной пристани, складов, мастерской, помещений для офицеров, канцелярии и кухни. Мины, в количестве 500 штук были изготовлены в Либавских портовых мастерских и хранились в погребах Устъ-Двинской крепости, которая в латвийское время продол¬жала существовать как крепость с соответствующей ар-[64]тиллерией. Склады каменного угля были устроены как в Либаве, так и в Усть-Двинске. Теперь я хотел бы привести некоторые данные о вновь построенных судах Латвийского флота. 1. ПОДВОДНЫЕ ЛОДКИ: «RONIS» (Тюлень), «SPIDOLA» (Светлана). Длина: 55 метров, ширина: 4,8 метра, осадка: 3,9 метра, водоизмещение: надводное — 400 тонн, (официально 395 тонн), подводное — 524 тонн. Ход: надводный: 14 узлов, подводный 9 узлов. Двигатели на каждой лодке: 2 дизель-мотора системы Зульцер по 650 лош. сил, 2 электромотора по 350 л. с. Вооружение: 2 носовых торпедных аппарата, 2 двойных палубных торп. ап¬парата. Всего 6 торпед в аппаратах, 1 торпеда запасная в носовом помещении. 1 — 75 мм. орудие и 3 пулемета. Максимальная глубина погружения: 60 метров. На¬хождение под водой: 3 суток без подъема на по¬верхность. Очистка воздуха с подошью кислородной системы. Личный состав: 3 офицера (командир, помощник инж. мех), 3 кондуктора и 27 унтер-офице¬ров. 2. МИННЫЕ ЗАГРАДИТЕЛИ: «IMANTA» и «VIESTURS» (Вестурс) (имена из народных былин). Водоизмещение: 256 тонн, ход: 14 узлов, длина: 49 ме¬тров, ширина: 6,4 метра, осадка: 1,5 метра. Паровых машин 2, котлов системы Нормана 2. Вооружение: 1 — 75 мм. орудие, 4 пулемета, 30 мин заграждения. Личный состав: Офицеров 4, команды 39 чел. Посла двухнедельного перерыва, который быль использован для отдыха и для мелкого ремонта механизмов, началась повседневная работа как на подлодках, так и на заградителях. Время было летнее; заградители стали выходить в море на постановку мин днем и ночью, а лодки выходили для обучения команды на погружение и стрельбу торпедами. Что касается меня лично, то моя сло¬манная и неправильно сросшаяся нога давала себя чувствовать, мне трудно было спускаться в лодку по трапу-скобам [65] и особенно подниматься на палубу. Граф Кейзерлинг предложил мне перейти на заградители дивизионным инженер-механиком, так как прежний инж. механик Фастена перешел опять на должность Начальника школы флотских инструкторов. Пробыв около года на заградителях, я перешел на флагманский корабль «VIRSAITIS». К этому времени Кейзерлинг был произведен в контр-адмиралы и надел на рукава широченные галуны: два ши¬роких: вроде коммодорских английских и один галун с петлей. Форма морских офицеров была улучшена. Кроме кортика (русского образца) была введена морская сабля, шарф и золотые плетеные погоны с серебр. якорем для парадной формы (на манер герм. штаб-офицерских по¬гон). Летом на белые кители были даны черные погоны с галунами. Эти нововведения были вызваны необходи¬мостью приблизить форму латвийского офицера к фор¬ме морских офицеров иностранных флотов, особен¬но скандинавских. В то же лето 1927 года начались визи¬ты иностр. судов. Первой ласточкой быль старый голланд¬ский крейсер: «Hertog Frederik». В течение лета и осени были еще посещения других иностранных судов. Зимой 1927 года, будучи еще на заградителях, я занялся ремонтом котлов и отчасти главных машин на заградителях, так как по некоторым причинам, как мне заявил адмирал, эти суда не могли выжать контрактной скорости. За зиму котлы были основательно выщелочены, очищены, отре-монтированы, как и главные машины, и на пробном пере¬ходе — Рига - Либава заградители легко достигли необходимой скорости и даже превысили ее. На «VIRSAITIS» (ад¬миральский корабль) я перешел летом 1928 года. Кейзер¬линг готовился осенью навестить со всеми кораблями нашего союзника — Эстонию, которая почти одновременно с Латвией стали обзаводиться военным флотом. Первым командиром эстонского флота был адмирал барон Заль¬ца, под командой которого в 1918 году линкор «Петропавловск» вместе с другими судами Балтийского флота совершил трудный ледовый поход Гельсингфорс-Кронштадт (бар. Зальца был тогда старлейтом). Как известно, эстонцы получили от англичан в 1919 году эскадр. миноносцы «Миклуха-Маклай» и «Автроилъ». Это было очень [66] ценное приобретение, но не по карману сравнительно бедной Эстонской республике; третьим кораблем был маленький германский турбинный миноносец с большим ходом. Кроме того у эстонцев были еще 2 или 3 больших буксира, несколько транспортов и учебный корабль, а на Чудском озере несколько небольших канонерок. Ввиду того, что все 3 боевых миноносца имели нефтяное отопление, приходилось очень экономить на походах и учебных плаваниях из-за дороговизны нефти, закупавшейся заграницей. Впоследствии эстонцы стали выделывать нефть из своего масляного плитняка. В Ревеле наша эскадра пробыла 3 дня. Поздней осенью 1928 г. после окончания плавания граф Кейзерлинг устроил в Риге первый морской вечер, на который были приглашены кроме латвийских моряков, также и бывшие русские морские офицеры, проживавшие в Латвии. Тут были старлейт бар. Вреде, кавторанг Нордштейн, мичман Лишин и другие, в том числе 2 морских врача и 2 офицера по адмиралтейству. Время провели весело, вспоминая молодые годы и службу в Российском флоте. Остряк бар. Вреде сказал, сидя, маленький спич-дифирамб Кейзерлингу, закончив свою речь забавным вопросом счастливой звезде Кейзерлинга: «я хотел бы знать, какой это будет камень на вашей гладкой и прямой дороге к дальнейшим удачам и успехам, о который вы когда-нибудь споткнетесь!». Кейзерлинг кисло улыбнулся и перевел разговор на другую тему. Об этот ро¬ковой камень Кейзерлинг споткнулся приблизительно через три года, споткнулся и упал, но об этом позднее. Учебные плавания и артиллерийские стрельбы для всего латвийского флота происходили в Рижском заливе. Адмиральский корабль «Virsaitis» стрелял своими 2 — 88 мм. орудиями (заказанными и полученными от завода «Skoda-Werke»). Заградители и подлодки стреляли по щитам из 75 мм. Орудий. Подлодки стреляли торпедами как в Рижском заливе, так и на Либавском внешнем рейде. В 1929 году были прикуплены б. русские торпеды с миноносцев в Бизерте (20 штук). Каждой осенью происходили состязания на призы — личные и судовые. В том же 1929 году, в мае месяце, состоялся визит президента Латвийской республики г. Земгала шведскому ко-[68]ролю Густаву V в Стокгольм. Президент отправился в гости на только что построенном в Англии ледоколе «Кри¬шьян Вальдемар» (2,300 тонн водоизм.) в сопровож¬дении одного только «Virsaitis». Граф Кейзерлинг остался дома и вместо него был командирован его помощник и б. заместитель старлейт Ю. Спаде. Ю. Спаде кончил в 1914 году Рижский Политехнический Институт со званием инженера-техника. Поступив во флот гардемарином флота он пошел по строевой части, сдал экзамены при Морском Корпусе и был произведен в 1915 г. в мичманы с назначением в Черноморский флот, где перед рево¬люцией был ревизором на «Евстафии», в 1919 г. командо¬вал миноносцем у генерала Врангеля, а после эвакуации Крыма перебрался в Латвию. Граф Кейзерлинг пригласил его во флот, где он, наладив Службу Связи флота, стал ее начальником. Для пополнения морского образования он был послан на два года во Францию, где и кончил курс Морской Академии в 1928 году. Торжества в Стокгольме продолжались три дня. Самой красивой картиной была поездка короля Густава на старинной, украшенной каютой в виде кареты, барже с 12 гребцами. На корме стоял в полной парадной форме ко¬роль Густав, в каюте его свита. Эта баржа подвигалась черепашьим шагом и пристала, наконец, к правому трапу ледокола; наверху короля ждал в цилиндре и фраке президент Латвийской республики и почетный караул от латвийского флота со старлейт. Спаде на правом фланге. Команда ледокола, состоявшая из вольнонаемных матросов, одетых каждый как хотел, была убрана что¬бы не портить торжественной картины — мера эта была весьма кстати. После визита баржа с королем отправилась обратно к пристани замка. Салют с «Virsaitis» провожал ко¬роля, шведская артиллерия крепости встречала своего ко¬роля... Гул салютов увеличивался эхом на Стокгольмском рейде, зажатым между горами. По представлению Латвийского посла среди прочих лиц получили шведские ордена командир «Virsaitis» Фитингоф, Спаде и я (орден «Вазы» на шею). [69] Интересно было узнать что в Стокгольме имелся Латвийский Генеральный Консул, зватем консул и вице-консул, все должности почетные, но дающие право именоваться консулами на всю жизнь, как это везде принято. После отбытия короля, Латвийский президент отпра¬вился с ответным визитом к пристани замка, богато украшенной флагами: шведскими и латвийскими. На пристани президента встречала латвийская колония с девицами в красочных национальных костюмах. В придворном экипаже, с четверкой лошадей, президент со свитой укатил во дворец к королю. По возвращении президента на пристань, и при отбытии на ледокол поднялась опять канонада. Вечером в Гранд-Отеле, против дворца, со¬стоялся бал, а на следующий день вечером прием латвийских и шведских моряков у латвийского генерального консула Henkel’я (шведского миллионера). В полночь ледо¬кол с президентом и «Virsaitis» отправились в обратный путь. Поздним летом того же года король Густав прибыл с ответным визитом в Ригу на старом броненосце «Sverige» в сопровождении другого старика — «Konung Gustav V». Вскоре после визита шведского короля латвийская эска¬дра отправилась в эстонские воды для совместных маневров с эстонским флотом и после 4-х дневных маневров вернулась домой: заградители пошли в Усть-Двинск, а обе лодки с судном-базой «Varonis» и адмиральским кораблем «Virsaitis» направились в Либаву. Че¬рез несколько месяцев командир «Virsaitis’а» кап. 2 р. Фитингоф сдал командование кораблем Начальнику Службы Связи стар. лейт. Ю. Спаде, а сам, согласно приказу принял должность Начальника Службы Связи. В следующем 1930 году летом латвийская эскадра посетила Копенгаген. Как обычно, месяца за два до визита были запрошены через латвийского посла соответствующие инструкции в Копенгагене. Вскоре пришел положительный ответ: добро, мол, пожаловать! Когда, в прекрасное летнее утро, наши суда подходили к берегам Дании и в легком тумане открылась краси¬вая панорама Копенгагена, к борту адмиральского корабля подошел, как обычно, моторный катер с морским офицером связи и с лоцманом. Офицером связи оказался [69] скромный, симпатичный капитан-лейтенант Понтопидан, человек уже не молодой, с седеющей бородой. Он передал поздравление с приходом эскадры, вручил программу пребывания эскадры и все прочее что полагается при этом. Эскадра дала малый ход и мы стали входить на длинный рейд Копенгагена. В это время на левом траверзе эскадры показались военные суда, шедшие в кильватер¬ной колонне по направлению к выходу в море. Оказалось, что это была датская эскадра. По беглому подсчету она со¬стояла почти что из всех судов крупного и среднего тон¬нажа. Отсалютовав нам приспусканием флага, датча¬не прибавили ходу и вышли в море. Офицер связи почувствовал некоторую неловкость и заявил, что ввиду хорошей погоды эскадра вышла в море на стрельбу. Адмирал пожал плечами и высказал надежду, что «хозяева» по всей вероятности скоро вернутся. В Копенгагене наша эскадра провела три дня. Адми¬рал с флаг-офицером был принят королем в тот же день. Через час после этого офицер связи привез ордена: орден Даннеброга 2-ой степени (шейный орден и звезда), 1 шейный и 1 нагрудный орден. Вторую степень Кейзерлинг «возложил» на себя, шейный орден «повесил» на шею командира дивизиона заградителей Бредису, старого морского волка-парусника, как огня боявше¬гося всяких торжеств и парадов, а нагрудный орден вручил совершенно неожиданно офицеру службы связи Виндавскаго района, который упросил адмирала взять его с собой в Копенгаген пассажиром. Этим адмирал обошел «естественного» кандидата на орден — командира адмиральского корабля кап. 2 р. Спаде. Последний почувствовал себя обиженным, заперся в каюте и не выходил из нее несколько часов. Этим поступком Кейзерлинг приобрел в лице Спаде тайного, но опасного противника. На следующий день состоялся бал в честь наших моряков в помещении Морского Корпуса, на третий день прием на нашей эскадре. К левому борту адмиральского ко¬рабля, стоявшего у стенки Langelinie пришвартовались друг за другом бортами оба заградителя. На приемах чувствовался недостаток датских морских офицеров. Присутствовали — какой-то сухопутный адмирал, офицер связи, директор Морского Корпуса, начальник торгового [70] порта в морской форме и один или два морских чиновника. Уходя из Копенгагена ранним утром четвертого дня, мы повстречались при выходе с возвращающейся датской эскадрой. Адмирал опять пожал плечами — «Н-да», промолвил он, «так моряки не поступают. Во всяком случае мы этого не забудем!». И не забыл. На 10-летний юбилей Латвийского флота датчане приглашены не были, но об этом впереди. Вернувшись в Либаву, эскадра выходила в море на стрельбу, а через неделю ушла в Ригу, куда должен был прийти английский крейсер «Vindictive» и польский учебный корабль «Wisla». Через два дня после нашего прибытия в Ригу к замковой набережной величественно подошел и ошвартовался «Vindictive». Я был назначен офицером связи к английскому адмиралу, небольшого роста, невзрач¬ному, но очень симпатичному джентльмену... «Vindictive» по тем временам считался новейшим крейсером на котором были все новинки, начиная с гидроплана, который в кратчайший срок поднимался из трюма на «лифте» и спускался на воду, и кончая богатым зубоврачебным кабинетом и операционной. Крейсер пробыл тоже, как обычно, три дня. В первый день быль прием в английском посольстве, на второй день латвийские моряки принимали англичан на рижском взморье в морском павильоне, а на третий день английский адмирал давал бал на крейсере для правительства, латвийского флота и английского посольства. Бал отличался обилием гостей и особенно интересных дам в легких бальных одеяниях. Польский корабль, сменивший вскоре англичан, сталь на якорь посреди Двины. К вечеру из Гдыни прилетели 2 аэроплана-амфибии, которые, грациозно спустившись на воду, подошли к «выстрелам» «Вислы». К парадному обеду на «Virsaitis’е» были приглаше¬ны командир, летчики и почти все офицеры «Вислы». Польские офицеры сразу перешли на русский язык (по-немецки никто не хотел говорить), а командир минут 20 говорил с нашим адмиралом по-французски, но потом, пожелав принять участие в общем веселом разговоре, перешел на русский язык и мастерски рассказывал еврейские анекдоты. [71] После этих двух судов больше визитов иностранных кораблей в этом году не было. В следующем году Кейзерлинг задумал и блестяще провел празднование 10-летия Латвийского флота. Кое-кто в Военном Министерстве, в котором числился флот, пытался отговорить его от этого: такая маленькая юбилейная дата и празднование по 1 разряду с многочисленными иностранными гостями, но у графа нашлись единомышлен¬ники и правительство ассигновало необходимые средства. Приглашения были посланы флотам Великобритании, Франции, Германии, Швеции, Польши. Финляндии и Эстонии. Все эти страны согласились прислать свои суда к юбилею, ко¬торый было решено праздновать в Либаве, так как по соседству с Либавским торговым портом находился внешний рейд военного порта, обнесенный волноломом с 3 воротами. Этот рейд по своему местоположению и внушительным размерам славился в Балтийском море. Это обстоятельство и дало возможность принять на рейде корабли 7 государств, кроме своих судов. (Продолжение следует)
Smith
Лейтенант
Пост N: 30
Откуда: Россия, Долгопрудный
Рейтинг:
5
Парад в первый день юбилея должен был прини¬мать Президент Латвийской Республики. В ожидании морских гостей на рейде были размещены буйки с изображением флага соответствующей стра¬ны, что значительно облегчало постановку на якорь каждого корабля. К параду все корабли должны были вытя¬нуться в две линии с помощью верпа с кормы. На берегу, в городе, к устройству обеда на 100 кувертов, готовилась «Петербургская Гостиница» — лучшая в городе. В военном порту, в Морском Собрании шла подготовка к «морскому» завтраку на 60 человек, а Либавский Кургауз, хорошо известный русским морякам еще довоенных времен, приводил в порядок свои обширные помещения для послеобеденного чая и для исключительного бала в честь гостей. Незадолго до праздника выяснилось, что на иностранных судах прибудут 4 адмирала и 1 коммодор (швед). Нужно было выбрать 7 офицеров связи для 7-ми наций. Это удалось. Я был прикомандирован к французскому адмиралу, который должен был прибыть с двумя новей¬шими дестройерами «Bison» и «Lion». Английский адмирал шел на «Norfolk» с однотипным «Suffolk»; Германия по¬сылала только что построенный, так называемый «карманный» броненосец «Kenigsberg» под флагом контр-адмирала Альбрехт; Швеция известила о посылке двух броненосцев, Финляндия посылала новенький броненосец береговой обороны (один из двух недавно построенных), а Эстония обещала прислать один из больших дестрой-[72]еров «Lennuk» (бывш. «Миклуха-Маклай») под флагом контр-адмирала барона Зальца. Польша известила о возможном прибытии нового дестройера «Гром» и трех старых миноносцев (бывш. германских). Фамилия командующего польским флотом не была еще известна. В первый день торжества и в 3 последующих дня, погода была прекрасная. Офицеры связи были сгруппированы на 2-х моторных катерах и лоцманском буксире. Около 7 час. утра офицеры связи вышли в море. Прибытие гостей на рейд было назначено на 7.30 утра. Пройдя милю на W при совершенном штиле, на горизонте показались изящные силуэты «Bison» и «Lion». За ними в утреннем тумане вырисовывались контуры английских судов; ближе слева показался дымок «Кенигсберга», а справа вдали дымились старики-шведы; почти рядом с ними торопились финский броненосец и эстонский дестройер «Lennuk». Красивая, незабываемая картина! Поляки известили по радио, что они, возможно, запоздают на час. Я подошел к «Lion», который застопорил машины, и поднялся в сопровождении старшего офицера на мостик к адмиралу. Поздравив адмирала (графа де.-К.) с прибытием, я объяснил ему, как найти на рейде места для обоих судов и вручил ему отпечатанную на французском языке программу торжеств. На немецком языке были изготовлены программы для немцев, шведов и фин¬нов; поляки получили программы на французском, а англичане и эстонцы — на английском языке. Постановка судов на якорь прошла гладко. К 8 час. утра все корабли, кроме польских, были на своих местах, отмеченных буйками и по сигналу с латвийского адмиральского кора¬бля началась красивая церемония подъема флага, сопрово¬ждаемая гимном Латвии, а потом национальными гимнами других держав. Все это покрыла внушительная канонада салюта нации. На южном либавском городском молу стояли толпы горожан, любовавшихся церемонией. Вскоре после подъема флага, на «Lion» был спущен адмиральский моторный катер и французский адмирал по¬желал сразу же отправиться с визитом к латвийскому адмиралу на «Virsaitis». Пробыв у графа Кейзерлинга минут [73] 15, француз» сел опять на катер со мной, буркнув старшине катера: — «к англичанам». — Старшина не разобрал приказания адмирала и направил катер обратно к «Lion». Адмирал выругался, крикнув ему «м…», а стар¬шина, спохватившись, красивым полукругом понесся к правому трапу «Norfolk’а». Англичане, не ожидавшие этого маневра, захлопотали, забегали но довольно быстро вызвали почетный караул в красных мундирах морской пехоты и в белых тропических шлемах, с оркестром; у трапа спешно выставились фалрепные с дудками, подошел и командир к вахтенному начальнику; адмирал ждал позади них в глубине. Пробыв недолго у английского адмирала мы отправились на «Lion», чтобы сразу пос¬ле этого начать визиты на берегу: к начальнику гарнизона, к городскому голове и к французскому консулу. Резиден¬ция начальника гарнизона была в том же военном порту. Сам генерал отсутствовал, его заменял командир одного из полков Курземской дивизии — полковник С., человек со странностями и вдобавок контуженный в голову во время Великой войны. На вид ему было лет 35. При виде французского адмирала в парадной форме полковник изобразил на лице радость, развел руками и воскликнул: «А-а, женераль!» Француз и бровью не повел. Мы вошли в кабинет, уселись, полковник придвинул адмиралу папиросы «Рига» и, подтняв, брови, произнес опять: «Женераль!». Я приготовился, по обыкновению, переводить вопросы и ответы, но полковник замолк, устремив глаза в потолок. Делать было нечего. Я предложил адмиралу тронуться дальше. Полковник обрадо¬вался, вскочил и, проводив нас до дверей произнес еще раз «А-а, женераль!» В городской управе, у городского головы, дело пош¬ло гладко. «Мсье ле март» очаровал француза своим внимательным и дельным разговором, я переводил обоим. И мы ушли от городского головы вполне удовлетворен¬ные. У французского консула пробыли недолго. Консул пригласил адмирала и меня на «Soiree intime» в Петербург¬ской гостинице вечером того же дня. После этого я повез утомленного адмирала на пристань. Проводив француза, я вернулся на адмиральский корабль «Virsaitis». Прием иностранных адмиралов и командиров не нем только что [74] кончился. Я еле успел переодеться, как гг. офицеров попросили наверх. Ожидали прибытия командующего запоздавшей польской эскадры. Катер с красно-белым флагом подошел к трапу и на палубу поднялся польский командир в форме капитана 2-го ранга. Лицо его показалось мне знакомым. Наш адмирал, поздоровавшись с ним по-французски, повел его вдоль фронта офицеров корабля и своего штаба, называя чин и фамилию каждого. Дойдя до меня капитан 2-го ранга Сольский (это оказался он),* развел руками и воскликнул по-русски: «Батюшки, Зарин! Вот где Господь привел встретиться!». Адмирал наш просиял и пропустил Сольского себе в каюту, находившуюся тут же на палубе. При прощании Сольский успел шепнуть мне: «Еще поговорим, как следует, старина!». Взаимные визиты между адмиралами и командирами продолжались до 4-х часов дня. На следующий день должен был состояться смотр. Мы, офицеры, поднялись рано и с интересом разглядывали в бинокль утреннюю уборку и подготовку к смо¬тру на иностранных судах. Задолго до 8 час. утра все ко¬рабли были готовы: везде вдоль падубы лежали флаги расцвечивания, везде копошились сигнальщики у фалов и флагштоков. За четверть часа до 8 час. к борту «Virsaitis’а» подошел наш штабной моторный катер и на палубу поднялся Президент государства со своим секретарем и министром иностранных дел Ульманис. На всех судах за 5 минут до подъема флага наступила традиционная тишина. Наши латвийские гости стояла на мостике с адмиралом Кейзерлингом, который давал объяснения. После подъема флага, когда отзвучали гимны на судах (везде были оркестры) «Virsaitis», выбрав якорь, медленно развернулся и под штандартом Президента и контр-адмиральским флагом командующего флотом пошел по фронту судов, на которых вдоль бортов стояла коман¬да в белой летней форме. *) Гв. Эк. лейт. Сольский служил на пос. судне «Рогдай» старшим офицером в бытность корабля в 1917 г. в Канаде — в Монреале и в Сиднее. Н. С. одновременно с автором.[75] Когда «Virsaitis» проходил мимо английских судов, командиры их сразу после «захождения» (сигнала приветствия) подавали с мостика возглас «хип-хип», а команда дружно подхватывала: «уррэ, уррэ, уррэ!», размахивая в такт фуражками. На немецком корабле командир подавал возглас: «хох!», а команда отвечала: «хох, хох, хох!», также размахивая фуражками. На других кораблях команда приветствовала Президента тройным, протяжным «ура!» Президент, стоявший на левом крыле мостика с непокрытой головой, приветствовал моряков своим цилиндром и видимо был тронут красивой картиной морского смотра. Когда «Virsaitis», после обхода, стал опять на свое место, на нем был поднят сигнал: «Президент республи¬ки просит гг. офицеров к себе». Минут через 10 к «Virsaitis» подходили уже 7 моторных катеров с при¬глашенными. После представления гостей Президенту, последний произнес на немецком языке прочувственную речь, поблагодарив моряков за посещение и блестящий смотр. Президент, в прошлом талантливый адвокат, говорил, а его речь переводил на французский язык секретарь президента г-н Зандерс, а на английский — министр иностранных дел Ульманис, окончивший университет в С. Ш. А. Во время речи на столах были расставлены бокалы с шампанским, которые разносили мои унт.-офицеры машинисты, электрики и радиотелеграфисты в белых перчатках. Старший из адмиралов — английский адмирал поднял бокал и в кратком спиче приветствовал Президента, предложив всем присутствующим осушить бокал за процветание Латвии и за здоровье Президента. В 5 час. после обеда, в помещениях Кургауза состо¬ялся «The dansant» для иностранных и местных гостей. Гостей, в количестве около 100 чел. встречал сияющий и довольный граф Кейзерлинг, приветствовавший гостей на 5 языках. На этом приеме встретились два бывших приятеля, не видевших друг друга около 30 лет: шведский коммодор и заведующий базой латвийского подводного дивизиона, кап. 2 р. барон Эрик Фитингоф. Последний узнал шведа по его фамилии, росту и чертам лица. Швед не мог вспомнить Фитингофа и попросил последнего [76] напомнить ему где, когда и при каких обстоятельствах они встречались в прошлом. — «Вы были в гостях у нас на «Храбром», русском стационаре в Пирее. Вы были молоды, я тоже. Вам очень понравилось у нас на «Храбром» и вы остались у нас до рассвета. Когда за вами пришел шведский катер, вы пошли по трапу вниз, но не катер, а прямо в воду. Когда вас вытащили, что произошло очень быстро, вы крикнули нам снизу: — «Теперь я освежился и опять бодр и весел!». Швед обрадовался и сразу вспомнил — «Так это ты, Эрик, мой старый друг!» Воспоминания о прекрасных днях далекой молодости продолжались еще долго. На следующий день состоялся сухопутный парад в военном порту при участии команд со всех судов латвийского флота и нарядов с иностранных судов по 15-20 чел. с корабля. Все командиры и адмиралы были налицо. Все части были построены квадратом на большом плацу перед ангарами морской авиации. На середину вышли адмиралы, командиры и депутаты от латвийских учреждений, пожелавших поздравить юбиляров. Адмирал Кейзерлинг сказал на латышском языке подобающую речь, после которой оркестр сыграл гимн. Затем выступил английский адмирал, который, приняв живописную позу, сказал несколько поздравительных фраз. После этого старый представитель латышского общества (основанного еще при Александре II), адвокат Р. поздравил моряков и преподнес флоту красивую модель адмиральского корабля из серебра. Парад закончился церемониальным маршем всех частей, которые затем, во главе с оркестром, направились в ангары, где для всех быль сервирован завтрак. За завтраком играло несколько оркестров. В тот же день вечером состоялся торжественный обед в Петербургской гостинице. Обед давал Министр Иностранных Дел в честь иностранных гостей. Кроме адмиралов и командиров судов на обед при¬были и прочие офицеры по 5-6 человек с корабля. При входе в залу иностранных офицеров, их подводил к хозяину вечера — министру — соответствующий офицер связи. От обилия форм и разнообразия языков Министр [77] был, так сказать, сбит с толку и в своем приветствии путал языки. Зал гостиницы представлял красивую картину собрания морских офицеров вперемежку с фраками и единичными сухопутными мундирами. В глаза бросался парадный мундир помощника шведского военного атташе — кавалерийского ротмистра. К сожалению этот представительный рыжий швед чувствовал себя не в своей тарелке и после речи и тоста Министра с последующей за этим речью английского адмирала стал выказывать явные признаки переутомления (он уже перед тем «назавтракался» на шведском броненосце) и среди приятного гула взаимных разговоров выделялся его крикливый голос. Глядя осовелыми глазами на своих визави — польских офицеров, он стал отпускать ядовитые замечания на их счет, к счастью, на шведском языке. Спасая положение, хозяин гостиницы предложил шведу пройтись с ним в уютный сад гостиницы. — «Начхать мне на ваш сад!» — ответил ему швед по-немецки. Соседи по столу приумолкли и стали поглядывать на сердитого шведа. К счастью это не ускользнуло от шведского коммодора; тот покинул свое место за адмиральским столом и подошел к ротмистру. Слегка подняв его за локоть, он на¬стойчиво попросил выйти с ним в фойе. Ротмистр, покачиваясь, вышел за ним и оба больше не возвраща¬лись. На следующий день утроим были устроены «международные гребные состязания», а в 2 ч. дня состоялся мор¬ской обед в Морском Собрании. На этот обед съеха¬лось около 60-ти морских офицеров с адмиралами и командирами судов. Гости были рассажены вперемежку с латвийскими офицерами, причем каждая депутация против своего флага в миниатюре на столе. На адмиральском столе высилась серебряная модель «Virsaitis’а». Когда гости уселись, граф Кейзерлинг обратился к ним с остроумным приветствием на 4-х языках, вызвав у гостей друж¬ные аплодисменты и смех. Эти 4 дня торжеств были зенитом латвийской карьеры Кейзерлинга, после чего его звезда стала закатываться. Морской обед прошел необыкновенно оживленно и весело, как это бывает только в друж-ной семье моряков. [78] В этот последний день празднеств предстоял вечером заключительный бал в Каргаузе. На следующий день рано утром иностранные суда стали сниматься с якоря. Все 7 офицеров связи вздохнули свободно. Финны наградили своего офицера связи орденом Белой Розы, немецкий адмирал подарил серебряный портсигар, английский адмирал — свой портрет в серебряной раме, а француз преподнес мне открытку с изображение «Lion» и своей подписью. После юбилея эскадра отправилась на маневры в эстонские воды (эстонцы были нашими союзниками и план морской обороны был общий). По возвращении из Эстонии, среди моряков поползли слухи, что над Кейзерлингом собирается гроза. Надо сказать, что Кейзерлинг с самого основания эскадры чувствовал себя очень уверенно, не предполагая ни на минуту, что эскадра может обойтись без него. Он пренебрегал законом, принятым государственным Сеймом об отмене титулов и в официаль¬ных сношениях и бумагах подписывался графом, вел широкий образ жизни и не обращал внимания на предостережения некоторых друзей и знакомых, хотя знал отлично, что его будущий заместитель, капитан 2 ранга Спаде вполне подготовлен к занятию поста Командующе¬го Эскадрой. Гром грянул. Камнем, о который споткнулся Кейзерлинг, оказались напитки, которые морские офицеры по положению имели право беспошлинно привозить из-за границы. Адмирал обвинили в провозе контрабандных напитков, что, конечно, никакого основания под собой не имело. Как бы то ни было, Кейзерлинг был уволен отставку с пенсией и мундиром, а кап. 2 р. Спаде со скорбным выражением лица стал принимать от него дела и эскадру. После утверждения в должности он был вскоре произведен в капитаны 1 ранга, а года через 2 — в ад¬миралы. Окончание следует.
Smith
Лейтенант
Пост N: 31
Откуда: Россия, Долгопрудный
Рейтинг:
5
Уволенный от службы адмирал граф Кейзерлинг был, безусловно, незаурядной личностью и имел все дан¬ные для того, чтобы быть хорошим моряком и командиром. Прибыв однажды в Либаву на инспекторский смотр, он был приглашен в Морское Собрание на торжественный обед по случаю 30-летнего юбилея его пребывания в офицерских чинах. После поднесения подарка от всех офицеров, Кейзерлинг произнес речь, в которой подчеркнул, что он всегда стремился привить молодому латвийскому флоту лучшие традиции старого российского флота и что он теперь, к великой своей радости, убедился, что его труды увенчались успехом. Чествование затянулось далеко за полночь. Кейзерлинг досидел с 3-4 храбрецами до подъема флага, и с последним аккордом сигнальных горнов на кораблях он вышел из собрания и отправился на суда на инспекторский смотр, который и был произве¬ден по всем требованиям устава на всех 6-ти судах. Свою деловитость Кейзерлинг показал еще во время постройки обеих подлодок и заградителей во Франции, когда он, бывало, ознакомившись с жалобами инженер-контролеров, строго требовал от французов соблюдения параграфов договора, не останавливаясь перед угрозами довести дело до юрисконсульта Морского Министерства Франции. Его уход особенно почувствовали старые офице¬ры (бывш. офицеры Российского флота). Новый командующий кавторанг Спаде решил сразу применить пословицу: «новая метла чисто метет». Это бы-[89]ло бы недурно, если бы не его политика крайнего протекционизма к молодым офицерам, перешедшим на морскую службу из армии. На адмиральский ко¬рабль он назначил старшим офицером бывш. поручика тяжелой артиллерии, кончившего курс рижской мореходной школы и проплававшего 2-3 летних кампании на заградителях. Этот молодой человек, замещая однажды командира на походе из Либавы в Ригу, приказал вахтенному начальнику, несмотря на протесты последнего, отклониться от курса н недалеко от Виндавы пройти между остовом парохода, погибшего во время бури, и буем, его ограждавшим. В итоге — прорванное на расстоянии 20 метров дно корабля. Благодаря хорошо налаженной трюмной системе и обилии водонепроницаемых переборок на бывшем немецком корабле, каковым был наш «Virsaitis», удалось дойти до Устъ-Двинска и встать на «слип». Ремонт обошелся в 10.000 лат, а виновный вместо отстранения от должности получил только 10 суток ареста на корабле. Та же политика велась и по отношению к другим моло¬дым офицерам: усиленное и ускоренное продвнжение, вклю¬чая награждение орденами. Радиографист унтер-офицер подлодке «Ronis» был уже через 9-10 лет ко¬мандиром той же подлодки и капитаном 2 ранга. Это продвижение не по заслугам и талантам было предметом возмущения как во флоте, так и в армии. Первым визитом заграницу с новым Командующим эскадрой был поход в Гдыню, куда эскадра была приглашена еще во время юбилея латвийского флота. В Гдыне эскадра пробыла 4 дня. В первый день офицеров латвийской эскадры принимал командир подводного плавания кап. 2 р. Плавский, устроивший обед на матке подв. плавания. Поляки-подводники показали свое широкое гостеприимство и радушие. На второй день наш друг кап. 2 р. Сольский (бывш. лейт. Гв. Эк.) устроил у себя интимный обед для своих бывших сослуживцев: Спаде, меня и командира «Virsaitis’а» бар. Фитингофа. Из поляков был только военный атташе (кончивший Алексеевское военное училище в Москве). На третий день состоялся бал в честь офицеров латвийской эскадры, устроенный в небольшом здании морского офицерского собрания. Было доволь-[90]но мило, хотя некоторые находили этот бал неудачным. В последний день был прием на нашем адмиральском корабле. Польским гостям наш прием понравился, большинство гостей ушло с корабля в 3 часа утра ( прием начался в 8 час. вечера), а два штаб-офицера пробыли на корабле до 6 час. утра, когда уже машины давали пробные обороты. Сразу после их ухода «Virsaitis» плавно отошел от берега и нагнав, при выходе остальные корабли, дал полный ход с курсом на Либаву. В 1935 году латвийская эскадра посетила портовый город Киль. Поход в Германию был совмещен с посещением литовского порта Мемель (Клайпеда) и визитом к шведам в морскую базу Карлскона, славившуюся музеем галионных фигур со старых парусных судов. Литовцы приняли нашу эскадру очень радушно. Запом¬нился прием у Клайпедского губернатора, женатого на гра¬фине Зубовой. Германия к этому времени была уже в руках национал-социалистов и везде мы натыкались либо на свастику или не портрет вождя — Гитлера. Подойдя к пристани, мы увидели, что у стенки стоят пришвартовавшись 4 германских подводных лодки около 600 тонн водоизмещения. В это время немцы вопреки мирному договору начали стро¬ить усиленным темпом свой новый военный флот. Все офицеры — бывшие подводники 1917-18 г.г. были призваны на действительную службу и «заделаны» командирами лодок. Немцы опять высказали пожелание осмотреть наши лодки. Адмирал Спаде согласился, при условии, чтобы и немцы показали свои. Немцы не согласились. В качестве офи¬цера связи был прикомандирован лейт. фон Эрн, говоривший сносно по-русски. Визит эскадры длился три дня. Утром при подъеме флага нашему оркестру приходилось играть 3 гимна: латвийский и два немецких. Во время испол¬нения двух последних гимнов даже торговец бананами и мороженщик на пристани стояли навытяжку с поднятой правой рукой. Германский народ упивался новым режимом. Перед отбытием из Киля, на «Virsaitis», после официального прощального обеда наша молодежь объедини-[91]лась с немецким офицером связи в кают-компании, где они продолжали выпивку. Интересуясь ближайшими планами нацистских верховодов, молодежь старалась получить какую-нибудь информацию от офицера связи. К концу вечера немец окончательно раскис, его язык развязался и он изрек: «Скоро, скоро все границы на востоке от Германии исчезнут, все сравняется и возникнет одно большое арийское государство». — «А где будет столица этого мощного государства?», — спросил один из латвийских офицеров. Немец поднял усталую голову и пробормотал: «Конечно в Германии — Берлин». На следующее утро мы покинули Киль. Последующие годы промчались быстро. Суда эскадры ходили но программе летние занятия, упражнения, стрельбы и маневры. Из маневров запомнился прорыв адмиральского корабля через Ирбенский пролив. В Рижском заливе его должны были отыскать и обстрелять оба заградителя и матка подв. лодок, а под утро, около Усть-Двинска, обе лодки должны были «потопить» прорвавшейся корабль. Командир корабля, пройдя Ирбенский пролит, пошел полным ходом вдоль правого берега, рассчитав, что корпус корабля в темноте летней ночи сольется с контуром берега; под утро легкий туман помешал подлодкам атаковать «неприятеля», адмиральский корабль бла¬гополучно проскочил мимо Усть-Двинска и пошел по Двине в Ригу. Зимой на кораблях производился ремонт, а весной суда становились в док для ремонта подводных частей и ок¬раски. В 1938 году ранней весной я был переведен в под¬водный дивизион дивизионным инж. механиком и произведен в кап. 2 ранга. Обычно подв. лодки подвергаются капитальному ре¬монту через 10 лет со дня спуска на воду. Наши лодки проплавали 11½ лет и их механизмы требовали капи¬тального ремонта. Французские заводы, строившие лодки приготовились принять их в капитальный ремонт, но затрата необходимых для ремонта лодок и содержания за границей инженеров-контролеров и части команды гро-[92]мадных сумм заставляла призадуматься над ассигновкой денег. Ежегодного зимнего ремонта было недостаточно, поэтому рискнули после долгих переговоров и совещаний произвести капитальный ремонт в мастерских машинного завода «Тосмаре» (бывш. портовых мастерских порта Александра III). Главный надзор и контроль был поручен мне. Ремонт был произведен в 4 месяца, лодки совер¬шили пробные пробеги, погружения, стрельбы из минных аппаратов и были приняты комиссии. Благодаря этому удалось сэкономить на ремонте около полумиллиона лат. После испытаний лодок я был награжден орденом «Вестурса — 4-ой степени». В феврале 1939 г. я был командирован в Гдыню, ба¬зу польского военного флота, для ознакомления со специальным прибором для испытания торпед на ходу. Такой аппарат предполагалось приобрести для нужд наших подлодок. Я остановлюсь немного подробнее на моей поездке, так как она состоялась за несколько месяцев до событий, приведших ко 2-ой всемирной войне. Я, со своим помощником, минным офицером М., сели в скорый поезд Рига - Берлин. В наш вагон поезда, шедшего через Лит¬ву и пресловутый польский коридор, на одной из станций Восточной Пруссии с шумом вошли три молодых лейтенанта германской армии. Нас в купе было двое латвийцев. Немцы заняли 3 места против нас. На границе из Прус¬сии в польский коридор в вагон вошел польский железнодорожный жандарм для проверки паспортов. Про¬сунув голову в наше купе и приложив руку к козырьку, бравый сержант попросил у нас паспорта на полчаса для проверки. Мы и два из немцев отдали свои паспорта, третий, насупившись, молчал и смотрел в окно. — «Про¬стите, херр лейтенант! Прошу ваш паспорт на полча¬са» — попросил еще раз поляк. — «Что? паспорт! На кой черт вам мой паспорт?» — заорал юный лейте¬нант — «я и не думаю отдавать кому-то свой паспорт!». Поляк откозырял и ушел, промолвив, что вернется на обратном пути. Мы вышли в коридор. Молодой лейтенант продолжал петушиться: — «Это безобразие какое-то! Когда же это кончится, наконец! Какие мерзавцы!» — Кол-[93]леги кое-как успокоили юнца, вытащили у него из кармана паспорт и отдали его потом вернувшемуся поляку. Эти офицерики направлялись в Берлин, куда были вызваны Гитлером на всегерманское собрание молодых офицеров (по 2 от каждой части), как пояснил нам польский жандарм. В Гдыне польские моряки с удовольствием показали все что нас интересовало, включая мастерские Гдынской базы. Через несколько месяцев наступили тревожные дни конца августа и начала сентября. Война Германии с Поль¬шей началась. Латвия объявила свой нейтралитет. 2-го или 3-го сентября рано утром перед воротами Либавского военного порта появилась рыбачья шхуна, шедшая под мото¬ром, но с поднятым парусом. Шхуна не поднимала флага национальности, но подняла сигнал — просьбу разрешить войти в военный порт. Когда шхуна подошла к стенке базы подв. лодок, из нее вылезли 4 офицера польского флота. На шхуне находилось еще 3-4 сержанта. Это уже не были те блестящие офицеры с гордой выправкой, какими я их знал раньше. Изнуренные, немытые и бледные, они рассказали, что им чудом удалось проскочить через германские дозоры перед Гдыней. Мы тогда и не подозревали, что и наш конец не за горами. Через полтора месяца в Латвии произошло событие, ко¬торое можно было бы назвать началом конца. Советский Союз потребовал от Латвии (как и от Эстонии и Литвы) уступки трех пунктов на территории Латвии для устройства баз, которые должны были быть укреплены против возможного нападения неприятеля с Запада. Впоследствии, когда мы спрашивали советских моряков, кто эти враги, они отвечали, смеясь: «да это ведь наши теперешние друзья — немцы!». Для устройства баз были уступлены: Либавский воен¬ный порт. Виндавский торговый порт и участок около станции Прекульн (для устройства аэродрома). СССР потребовал немедленно приступить к очистке уступленных районов. Пришлось срочно начать эвакуацию военного пор¬та, переброску базы подводных лодок со складами, ма-[94]стерскими и канцеляриями; в Ригу подлежали перевозке также и склады адмиральского корабля «Virsaitis» вместе с запасами каменного угля. Все было приготовлено к перевозке в кратчайший срок — в 5 дней. Поздней ночью «Virsaitis», обе подлодки, матка подлодок и оба заградителя, нагруженные «по горло», отошли от стенки подв. плавания и вышли через разведенный мост на внешний рейд и в море. Прощай Либава, прощай военный порт!» — На внешнем рейде высилась темная громада советского крейсера «Киров», который вошел в портовый канал сразу после нашего ухода. В Риге корабли выгрузили все добро подв. плавания в Андреевской гавани, рядом с таможней. Последующие события разворачивались постепенно. 18-го ноября — национальный праздник Латвии был отпраздновать в последний раз, о чем никто еще и не думал. Состоялся парад войск, на котором, наряду с иностранными военными агентами присутствовала внушительная группа советских армейских и морских офицеров. Зима прошла спокойно. Весной корабли ремонтировались и красились около мастерских Усть-Двинской верфи. В одно прекрасное утро я возвратился на автобусе из Усть-Двинска. Подъезжая к Двине мы, пассажиры автобуса, были поражены необычайной картиной: на обоих берегах Двины, на каждом конце моста стояли советские танки в боевом положении. Через 5-6 недель Латвия была «добро¬вольно» принята в семью советских республик под инициалами: Л.С.С.Р. Флот и армия перешли под командование советского начальства. «Virsaitis» и оба заградителя были зачис¬лены в Балтийский Советский флот тральщиками, а лодкам было приказано перейти обратно в Либаву. Команда лодок, сплошь состоявшая из сверхсрочнослужащих была отпущена. Остался один сержант-моторист, кото¬рый помогал советским мотористам запускать дизель-моторы. Когда, через год, началась война Германии с Советами, подлодки были, по приказанию нач. штаба военного порта, затоплены. Их следовало взять на буксир и довести, по крайней мере, до Ревеля, но в суматохе об этом никто [95] не подумал. Нам потом передавали, что виновный в этом упущении нач. штаба советский кап. 2 р. был расстрелян. Старшие офицеры флота: адмирал, командиры судов, три инженер-механика и все офицеры и морские чиновники, служившие в Российском флоте, были уволены от службы. На судах остались все остальные офицеры; некоторые из них погибли во время войны. Еще до увольнения от службы офицеров состоялась приемка советскими моряками торпедных мастерских, складов торпед и инвентаря судов. Я сдавал имущество симпатичному и очень интеллигентному советскому капитан-лейтенанту, который прибыль с двумя помощниками-специалистами по торпедному делу. За две недели до объявления войны Германией, в Риге и остальных городах Латвии были совершены депортации-высылки нежелательных элементов из населения — около 33.000 человек. Из морских чинов были увезены адм. Спаде, кап. 2 p. Месия, Кушке, Брудер и еще 4 офицера. Так кончилась моя морская карьера в Латвийском флоте. И. В. Зарин
kerbyol
Адмирал
Пост N: 519
Откуда: Франция, Гранкан Мэзи
Рейтинг:
17
Уважаемый Автроилъ Шикарный букет ! Обязательно поделюсь с Софией Миткевич. С уважением
Smith
Лейтенант
Пост N: 33
Откуда: Россия, Долгопрудный
Рейтинг:
7
Отправлено: 21.06.09 13:19. Заголовок: УЧАСТИЕ РУССКОЙ ВОЕ..
№ 50, стр. 68-71
УЧАСТИЕ РУССКОЙ ВОЕННО-МОРСКОЙ ЭМИГРАЦИИ В УЧЕБНОЙ ПОДГОТОВКЕ ОФИЦЕРСКОГО СОСТАВА ЮГОСЛАВЯНСКОГО ФЛОТА Вскоре по своем образовании после 1-ой мировой вой¬ны, Югославия приступила к учебной подготовки офицерского кадра для своего молодого флота. Весной 1923 года было открыто в Дубровнике Военно-Морское Училище, с научным рангом высшего учебного заведения, для преподавания в коем были, — согласно желания Регента, в впоследствии короля Александра, — при¬глашены русские морские офицеры из эмиграции. В первую очередь быль приглашен бывший профессор Императорской Николаевской Морской Академии контр-адмирал А. Д. Бубнов, который принял на себя преподавание в Училище Истории военно-морского искусства, Стратегии, Тактики, Фортификации и Международного права. Одновременно был приглашен корабельный инженер генерал-майор Н. И. Егоров для преподавания Теории ко¬рабля и Корабельной архитектуры; впоследствии, по его уходу в отставку, на его место был назначен корабель¬ный инженер полковник М. А. Зозулин. Несколько позднее был приглашен для заведывания Навигационным ка¬бинетом старш. лейт. П. И. Бунин, который впоследствии принял на себя преподавание Мореходной астрономии. Из изложенного видно, что преподавание всех главных предметов в Югославянском Военно-Морском училище было в руках русских морских офицеров, причем такое положение вещей продолжалось за все время [69] существования, в течении свыше 20 лет Югославянского Королевства. В 1930 году при непосредственном участии А. Д. Бубнова, была организована Высшая военно-морская школа, по образцу Военно-Морского отдела русской Николаевской Морской академии; обучение в этой школе продолжалось два года и в ней подготовлялся командный состав Югославянского флота. В Высшей школе А. Д. Бубнов занял кафедру Истории военно-морского искусства и стратегии. Вместе с тем А. Д. Бубнов, в течении всего существования Школы, руководил, — введенной им, — военно-морской игрой, а так же практическими занятиями слушателей по решению стратегических и тактических задач в связи с обороной побережья Адриатического моря. Здесь нельзя не отметить, что Верховное командование Английского флота, в лице 1-го лорда Адмиралтейства сэра Вильяма Фишера, обратило внимание, на некоторые новые достижения югославянской военно-морской науки — в частности в области теории господства на море и стратегии так называемых «оперативных отрядов», — нашедших себе подтверждение во время 1-ой мировой войны; эти достижения, формулированные в труде А. Д. Бубнова «Стратегия; ведение войны на море», послужит предметом изуче¬ния соответствующих органов английского флота. Кроме непосредственного участия в обучении офицерского состава Югославянского флота, несколько русских морских офицеров, а именно: кап. 2 р. Макаров и Карпов, лейт. Гриценко и Гончаревский, кор. инж. Лебеданский, Корпуса морск. арт. ген.-майор Рачинский и мичман Черняев — работая в составе соответствующих учреждений Морского Ведомства, — значительно содействовали развитию и усовершенствованию артиллерийского и минного дела на флоте, ремонта судов и стрельбе крепостной артиллерии. В период времени между 1-ой и 2-ой мировой войной в Югославии был издан на сербско-хорватском языке ряд капитальных трудов русских военно-морских авторов а именно: 1. А. Д. Бубнов: «История военно-морского искусства», 3 тома. 2. Г. Рачинский: «Оборона берегов». 3. А. Карпов: «Десантные операции». [70] Этим было исключительно русскими военно-морскими писателями положено прочное основание военно-морской литературы на сербско-хорватском языке. Ибо за этот период времени не появился ни один хоть сколько-нибудь значительный труд из под пера представителей югославянского флота. Сколь значительна и плодотворна была роль русской морской эмиграции в деле подготовки и обучения офицерск. состава югославянского флота можно судить по тому, что деятельность и научные труды контр-адмирала А. Д. Буб¬нова отмечены в издаваемой ныне Югославянской мор¬ской энциклопедии, каковой чести никто из представителей югославянской военно-морской силы не удостоился.
Smith
Лейтенант
Пост N: 34
Откуда: Россия, Долгопрудный
Рейтинг:
7
Не подлежит, конечно, сомнению, что в войне с Японией нашу морскую силу преследовал ряд несчастий и что обста¬новка на море почти постоянно складывалась не в нашу пользу. Однако — сколь и не была эта война для нас дей¬ствительно «несчастной», — все же в ее течении был один момент, когда эта обстановка сложилась для нас особенно благоприятно, и, будь этот момент надлежащим образом использован, военные действия на море приняли бы такой оборот, что исход всей войны мог бы быть совсем иной, чем оказался в действительности. После гибели «Петропавловска» 12 апреля 1904 года стратегическая обстановка на Желтом море настолько для японцев улучшилась, что настала для них, наконец, возможность разрешить, поставленную японскому флоту планом войны, задачу полного обеспечения морских коммуникаций по этому морю. Гибелью «Петропавловска» главные силы нашей эскадры в Порт-Артуре были сведены на 3 броненосца и 1 броне¬носный крейсер, в то время как Того располагал в Желтом море 6-ю броненосцами и 4-ми броненосными крей¬серами. При таком соотношении можно было считать, что господство на море было вполне обеспечено для японцев и они могли бы без труда воспрепятствовать всякой попыт-[4]ке наступательных действий значительно ослабленной нашей порт-артурской эскадры, тем более что на великое наше несчастье на «Петропавловске» погиб Начальник Эскадры неустрашимый, решительный и высокоодаренный вождь — адмирал С. О. Макаров, отсутствие коего в критические дни мая месяца во главе эскадры имело, — как увидим ниже, — тяжелые для России последствия. Считая после гибели «Петропавловска» господство на море вполне обеспеченным тесной блокадой Порт-Артура, адмирал Того дал наконец в середине апреля разрешение на массовые перевозки японских войск по Желтому морю в Манджурию. Этого распоряжения с нетерпением ожидало японское Верховное Командование, ибо исход войны непосредственно зависел от быстроты сосредоточения японской армии на полях Манджурии и весь план войны был поэтому основан на срочности морских перевозок, сколь возможно скорее после начала военных действий. Однако до гибели «Петропавловска» адмирал Того не давал разрешения на высадку войск на берегах Манджурии, считая что господство на море у этих берегов еще не в достаточной мере обеспечено и этим поставил под сомнение успех всего японского плана войны. Но обстановка в середине апреля решительно изменилась в пользу японцев, — конечно не столько от того, что наша эскадра после гибели «Петропавловска», лишилась одного броненосца, сколько от того, что на нем погиб адмирал Макаров, энергии коего, военного дарования и предприимчивости адми¬рал Того весьма опасался. С тех пор как адмирал Макаров прибыл в Порт-Артур, оперативная деятельность эскадры, коя до тех пор была сведена на минимум, немедленно ожила и Того опасался, зная свойства адмирала Макарова, что даже с теми незначительными силами, коими он располагал в Порт-Артуре, он сможет серьезно угрожать японским морским сообщениям по Желтому морю. Особенно же ад¬мирала Того озабочивала мысль о том, что произойдет, когда будут поправлены, поврежденные в начале войны, русские боевые суда и адмирал Макаров окажется тогда во главе довольно мощной эскадры. Поэтому-то гибель адми-[5]рала Макарова освободила адмирала Того от этих сомнений и уже через несколько дней после гибели адмирала Макарова, японские войска начали высаживаться на берегах Манджурии, в тылу Порт-Артура. Гибель адмирала Макарова поражающе повлияла на боеспособности нашей эскадры, ибо сильно ослабила дух ее личного состава. Начальник Эскадры, последовавший адмиралу Макарову в порядке старшинства, считал, что его главная задача состояла в том, чтобы сохранить суда эскадры до прихода на Дальний Восток эскадры адмирала Рожественского, которая спешно вооружалась в Балтийском море; с этого момента оперативная деятельность, — даже легких судов Порт-Артурской эскадры совсем прекратились, ибо новый начальник эскадры тому противил¬ся, опасаясь потерь. Но все же среди младших офицеров в Порт-Артуре дух инициативы и предприимчивости не быль совсем подавлен и некоторые из них начали упорно искать возмож¬ности активных действий. В Порт-Артуре находился минный заградитель «Амур», который быль построен специально для постановки больших минных заграждений и который являлся прототипом этого разряда судов, созданных русским кораблестроением. Командир «Амура» был капитан 2-го ранга Иванов, который прибыл из Порт-Артура в составе группы офицеров, сопровождавших адмирала Макарова, лично им избранных. Так как, после гибели адмирала Макарова, нельзя было использовать не только большие боевые суда, но даже и ми¬ноносцы дли наступательных операций, вследствие отрицательного к сему отношения нового командования эскадрой, группе молодых офицеров, во главе с кап. 2 р. Ивановым, при¬шла мысль использовать для этой цели «Амур», — тем более, что вследствие неосторожности самих японцев этому представлялся подходящий случай. Дело в том, что с тех пор как началась высадка японских войск на берегах Манджурии вбли-[6]зи Порт-Артура, «дежурный отряд», составленный 3-х броненосцев японского флота крейсировал днем перед Порт-Артуром, чтобы немедленно пресечь всякую попытку выхода русских судов из Порт-Артура в море; этот дежурный отряд крейсировал на виду Порт-Артура каждый день неизменно теми же курсами, так что наши офицеры наблюдением с высоты Ляотешана смогли точно определить эти курсы и нанести их на карту, причем им пришла мысль поставить поперек этих курсов минное заграждение с «Амура». Кап. 2 р. Иванов запросил тогда у командования эскадры позволение исполнить эту операцию. После продолжительных колебаний Начальник Эскадры согласился, но при непременном условии, что «Амур» не удалится от Порт-Артура больше чем на 7 миль, чтобы оставаться под защитой береговых батарей. Хотя зона, в которой обычно крейсировал японский «дежурный отряд» находилась в расстоянии 10-11 миль от Порт-Артура, кап. 2 р. Иванов удовлетворился этим разрешением, ибо ему нужно было лишь получить разрешение на выход в море, а там он про себя твердо решил, что как только выйдет в море, то неукоснительно доведет задуманную операцию постановки заграждения до конца, не считаясь с ограничениями, которые ему начальник эскадры поставил. Операция эта была очень трудно выполнима и опасна. Выполнить ее ночью было невозможно, ибо всякую ночь до порт-артурскому рейду крейсировали многочисленные япон¬ские миноносцы, которые бы немедленно атаковали и потопили «Амур», при попытке его выйти в море под покровом темноты. Вместе с тем необходимо было поставить заграждение так, чтобы японцы это не заметили, и потому в распоряжении командира «Амура» оставалось короткое время на заре, когда японские миноносцы покидали воды Порт-Артура, а «дежурный отряд» еще не появлялся, что¬бы их сменить в блокадной службе. Так как этот промежуток времени был довольно неопределенным, необходимо было при выполнении операции, считаться с риском внезапного появления на горизонте «дежурного отряда» во время ее выполнения, и тогда, конечно, вся операция была [7] бы обречена на неуспех, а сам «Амур» вероятно был бы японцами потоплен. Благоприятная обстановка для выполнения этой операции сложилась 14 мая: на заре перед Порт-Артуром появился густой туман, и «Амур» немедленно вышел в море. Гарнизон Порт-Артура со страхом и трепетом наблю¬дал с высот выход «Амура» в море, ибо клотики его мачт торчали из низкой полосы тумана. Когда «Амур» находился уже близко к своей цели — т. е места, где дол¬жно было быть поставлено заграждение — появились вдали мачты «дежурного отряда», который быстро приближался, но «Амур» из-за тумана не видел. Когда «Амур», поставив заграждение, повернул назад, «дежурный отряд» находился от него всего лишь на расстоянии 5 миль, но сча¬стье ему благоприятствовало, ибо туман разошелся как раз после того, как он вошел в Порт-Артур; разойдись он на каких-либо полчаса раньше «Амур» был бы унич¬тожен, а операция не имела бы успеха, ибо ее тайна была бы японцам открыта и заграждение вытралено. На следующий день 15 мая около 11 часов японский «дежурный отряд», в составе 3-х броненосцев и 2-х легких крейсеров попал на заграждение, причем бро¬неносец «Хатсузе» и «Яшима» получили тяжелые повреждения; чтобы эти суда могли справиться со своими повреждениями, «дежурный отряд» застопорил машины, а в 12 часов «Хатсузе» наскочил на вторую мину и немедленно потонул. После этого броненосец «Шикишима» попытался взять на буксир поврежденного «Яшиму», что ему удалось лишь после продолжительных попыток, и лишь в 15 часов отряд начал медленно удаляться от Порт-Артура, но в 17 часов буксир лопнуть, и «Яшима» в свою очередь потонул. Из этого видно, что японский «дежурный отряд», на¬ходясь в бедственном положении, оставался на виду Порт-Артура больше 4-хъ часов. Но так как начальник нашей эскадры твердо держался своего решения о сохранении во что бы то ни стало своих боевых судов, он не предпринял почти никаких оперативных мер, чтобы эксплуатировать блестящий результат операции «Амура». [8] Когда с наблюдательных постов было доложено, что два японских броненосца подорвались на минах, несколько офицеров энергично требовали от Начальника Эскадры, чтобы он приказал срочно развести пары на всех бое¬способных судах эскадры, с тем чтобы эскадра немедленно шла в море, как только пары будут подняты. Но Начальник Эскадры на это не согласился, а дал лишь позволение на то, чтобы вышли в море миноносцы. Около 12 часов минная флотилия вышла в море и попыталась атаковать броненосец «Шикишиму», но была отбита легким крейсером и вынуждена была вернуться под защиту береговых батарей. Насколько всем, кроме начальника эскадры, была очевидна необходимость использовать создавшуюся исключительно благоприятную обстановку и выйти в море, видно на пример потому, что броненосец «Полтава», который в момент бедствия японского «дежурного отряда» был под парами, немедленно отдал свои швартовы, и двинулся, по инициативе командира, к выходу на рейд, ибо он был уверен, что эскадра выйдет обязательно в море; но сигналом адмирала ему было приказано вернуться назад на свои швартовы в гавани. В тот момент, когда 14 мая в японском «дежурном отряде» произошла катастрофа и японцы потеряли два броненосца из 6-ти, которые составляли их главные силы, стратегическая обстановка на театре военных действий в Желтом море была нижеследующая: В открытой и неукрепленной бухте Ентоу на берегах Манджурии в Корейском заливе, высаживались передовые части 2-ой японской армии силой в 2 ½ дивизии; войска были уже высажены и устраивались на берегу, а на самом морском берегу у воды были разбросаны орудия, обозные телеги, лошади, боевые запасы, артиллерийские парки и разный материал. На рейде перед этим берегом стояло на якоре, — под защитой нескольких малых устаревших бо¬евых судов, около 20-ти еще не разгруженных транспортов. Большое число пустых транспортов находилось на возвратном пути в Японию и должно было пройти в те-[9]чение 16, 17 и 18 мая сквозь Шантунгский пролив, отделявший Корейский залив от Желтого моря. 17 мая должна была вый¬ти из Корейских портов Чинампо и Нанендзы в Ентау — под защитой трех совсем устарелых боевых судов, — 10-ая дивизия 2-ой армии, посаженная на двадцати тран¬спортах, 14-го и 15-го мая двинулась из Японии в Ентау вторая часть 2-ой армии силой в 1 ½ пехотных и 1-ой кавалерийской дивизии; эти войска были посажены на 70-ти транспортах и шли без всякой зашиты. Эта транспортная флотилия должна была, — по группам — пройти на пути в Ентоу через Шантунгский пролив в течение 16, 17 и 18-го и следующих дней. Таким образом в течение первых критических дней после гибели «Хатсузе» и «Яшима» почти весь японский транспортный флот находился частью в неукрепленных портах и бухтах побережья Корейского залива, а частью был без всякой защиты в пути на коммуникационной линии Япония — Ентоу. На этом транспортном флоте были 4 японских дивизии, в 2 ½ дивизии находились на незащищенном берегу в Ентоу. Для обеспечения этой огромной десантной операции, ко¬торая протекала в непосредственной близости Порт-Артура, адмирал Того, после гибели броненосцев «Хатцузе» и «Яшима», — располагал в водах Порт-Артура лишь 4-мя броненосцами и 2-мя броненосными крейсерами. Между тем броненосный крейсер «Касуга» столкнувшись ночью с 15-го на 16-ое мая с крейсером «Иошино» ушел в ремонт в Японию, броненосный крейсер же «Асама» выполнял специальную задачу, а адмирал Камимура с 4-мя броненосными крейсерами находился в Японском море и мог бы при¬соединиться к адмиралу Того не раньше 19 мая. Положение, в коем оказался адмирал Того было дей¬ствительно критическое. Так как вследствие ухода «дежурного отряда» блокада Порт-Артура была прервана, надо было ожидать, что русские используют этот благоприятный случай для какой-либо наступательной операции. Важных объектов для такой операции было два: 1) — Корейский залив в тылу Порт-Артура, на берегах коего [10] происходила высадка 2-ой армии, и где на небольшом пространстве было сосредоточено значительное число транспортов с войсками и громадным военным материалом; и 2) — Коммуникационная линия Корейский залив Япония, по которой шли транспорта с войсками из Японии в Манджурию и возвращались в Японию пустые транспортные суда. Адмирал Того мог бы «прикрыть» оба эти операционные направления только лишь немедленным восстановлением прерванной тесной блокады Порт-Артура, для чего он должен был бы со своей эскадрой занять перед Порт-Артуром позицию, которую покинул «дежурный отряд». Находясь со своей эскадрой в момент бедствия «дежурного отряда» на островах Элиот, Того не мог бы рань¬ше ночи 15 мая восстановить блокаду Порт-Артура и таким образом нашим морским силам оставалось целое после-полдня до ночи свободное время для незаметного выхода в море, ибо, вследствие ухода «дежурного отряда», — никаких японских судов перед Порт-Артуром не оставалось. Поэтому, если бы адмирал Того решил двинуться с эскадрой к Порт-Артуру, он должен был бы считаться с тем, что мог бы, — в случае выхода наших морских сил в море — разойтись с ними в темноте и они могли бы тогда неожиданно появиться на заре 16 мая перед Ентоу, в то время как бы он сам находился перед Порт-Артуром, в расстоянии 60-ти миль от Ентоу. О том какова бы была катастрофа, если бы русские суда открыли огонь по скоплению частей 2-ой армии, находившихся на берегу и по транспортам, стоявшим на рейде, и говорить не приходится; — она, конечно, была бы равносильна потери японцами всей войны. Поэтому адмирал Того принял единственное правиль¬ное решение в этой обстановке, а именно — он остался со своей эскадрой из Элиотских островах, в непосредственной близости от Ентоу и этим закрыл самое опасное для японцев операционное направление русских морских сил Порт-Артур — Ентоу. [11] Таким образом операционное направление Корейский залив — Шантунг — Япония осталось совсем открытым и адмирал Того не мог для его прикрытия выделить из состава своей эскадры даже минимальных сил, ибо он не знал точно какими силами мы в данный момент распо¬лагали в Порт-Артуре, так как не знал в какой степени были поправлены, поврежденные в начале войны боевые су¬да; если бы в этот момент хотя бы один поврежденный броненосец был уже исправлен, соотношение сил было бы: 4 наших броненосцев и 1 броненосный крейсер против 4 японских броненосцев и 2 броненосных крейсеров. Это операционное направление могло бы быть прикрыто лишь 19 мая, ибо раньше этого времени адмирал Камимура со своей эскадрой не мог бы прибыть из Японского моря в Шантунгский пролив. Значит русские морские силы, выйдя до наступления ночи на 15-го мая никем не замеченные из Порт-Артура име¬ли перед собой целых трое суток для развития интенсивных наступательных действий против этой жизненно важ¬ной для японцев коммуникационной артерии. Но начальник эскадры не использовал исключительно благоприятно сложившуюся обстановку и, вопреки настояниям чинов своего штаба и эскадры не предпринял никаких сколько-нибудь целесообразных действий. Между тем он в этот момент располагал в Порт-Артуре четырьмя совершенно исправными, новыми крейсера¬ми, главная стратегическая цель коих, помимо разведки, состояла именно в нападении на неприятельские морские со¬общения. Если бы, пользуясь перерывом блокады 15 мая эти крейсера вышли в море и направились бы в Шантунгский пролив, куда прибыли бы на рассвете 16 мая, сие бы имело для японцев катастрофические последствия, ибо — как мы уже знаем — в этот день и в ближайшие затем дни через этот пролив должны были проходить в обоих направлениях многочисленные, груженные войсками и пустые транспорта, так что наши крейсера нанесли бы японской транспортной флотилии громадные потери. [12] Между тем, даже сравнительно незначительные потери в этой транспортной флотилии, могли бы привести к потере войны Японией. Дело в том, что — как уже было сказано — успех японского плана войны был основан на быстром сосредоточении японской армии в Манджурии, чтобы опередить сосредоточение там наших войск, прибывающих по сибирскому пути из России; для достижения этого подъемная способность японской транспортной флотилии была самим планом войны доведена до крайнего напряжения и буквально каждый, даже самый малый транспорт был на счету. В середине мая критичность в вопро¬се морских перевозок в Манджурию еще более заострилась, ибо эти перевозки начались с значительным запозданием против предположений плана войны по той причине, что адмиралу Того не удалось, сразу после начала войны, обеспечить достаточную степень господства на море. При таких условиях потеря японцами, хотя бы даже только десятка транспортов, имела действительно для них катастрофические последствия, ибо наша армия смогли бы опередить сосредоточение их армии в Манджурии. Такое положение вещей создалось потому, что японский план войны был рассчитан на крайнее напряжение всех сил и средств, без малейшего, так сказать, «коэффициента стратегической безопасности» вследствие чего он и был, в действительности, до крайности рискован. Но без этого риска японцы вообще не могли бы и думать, с силами коими располагали, вступить в войну с нами; и к сожалению нельзя не признать, что ошибки нашего морского командования, допустившего внезапное нападение на нашу эскадру японских миноносцев и не использовавшего благоприятную обстанов¬ку 15 мая, значительно способствовали тому что японцы, не¬смотря на крайнюю рискованность своего плана, все же вы¬играли войну. Принимая во внимание во все вышеизложенное видим, что если бы выполнение операции нападения на японские коммуникации Желтого моря в области Шантунгского пролива угрожало потерей даже всех крейсеров, то эта жертва была бы вполне оправдана, ибо она могла бы привести к благоприятному для нас окончанию войны. Но, в сущности говоря, риск такой потери быль минимальный, ибо он мог бы иметь место лишь в случае встречи наших крейсеров с эскадрой броненосных крейсеров адмирала Камимуры, которую адмирал Того вызывал из Японии в Желтое море. Однако даже в случае этой встречи нашим крейсерам, принимая во внимание соотношение скорости хода с японскими крейсерами, ве-[13]роятно удалось бы уклониться и, во всяком случае, избежать больших потерь. А так как эскадра адмирала Камимуры могла прибыть в Шантунгский пролив лишь к 19 мая, то за эти три дня от 16 мая наши крейсера давно бы уже исполнили свою задачу и нанесли японцам непоправимый стратегический урон. Но к неизмерному нашему несчастью адмирала Мака¬рова не было в этот момент уже в живых. Будь он в это время во главе Порт-Артурской эскадры, он, несомненно, сумел бы оценить создавшуюся благоприятную об¬становку, и не только бы выслал в море все крейсера для нападения на японские коммуникации, но лично бы их повел в операцию, как во время своей жизни неоднократно делал при разных действиях в водах Порт-Артура. И тогда бы ход военных действий и их исход обернулся в нашу пользу. Сия упущенная нашим морским командованием воз¬можность прежде всего ясно показывает какое громадное влияние на ход военных действий имеет личность вождя. Затем в этом случае обнаружилось, помимо неспо¬собности нашего командного состава, — исключая конечно адмирала Макарова, — к оперативному руководству морски¬ми силами, незнание основных начал военного искусства. Ис¬кусство это нас учит, что всякая операция — как бы не¬значительна она не была — должна иметь свое определенное место в ходе военных действий: замысел, исполнение и эксплуатация достигнутого успеха; только в таком случае операция может иметь определенное стратегическое влияние на ход военных действий. Между тем так называе¬мые «случайные» операции, задуманные и выполненные без всякой связи с ходом военных действий и без эксплуатации успеха, каковой именно и была операция заградителя «Амур», остаются в стратегическом смысле бесплодными. Командование нашими морскими силами в Порт-Артуре, восприняв замысел группы морских офицеров, во главе с кап. 2 р. Ивановым, о постановке заграждения 14 мая, неукоснительно должна была бы, следуя основным началам военного искусства, предвидеть все необходимые [14] меры для эксплуатации возможного успеха этой операции, и во всяком случае должна была бы в этот день и следующие держать все боеспособные суда под парами, или по крайней мере известную их часть, отвечающую по своей силе составу японского «дежурного отряда». Тот факт, что ничего этого сделано не было показывает, что командование в Порт-Артуре даже и не помышляло на эксплуатацию возможного успеха «Амура». Мало того: если оперативное мышление командования текло по руслу военного искусства, оно бы, восприняв замысел операции заграждения, поставило бы ее на должное место в ходе военных действий и отложило бы ее испол¬нение недели на две-три; дело в том, что в июне должны были войти в строй, после ремонта, поврежденные в на-чале войны два броненосца «Цесаревич» и «Ретвизан», и наше командование располагало бы тогда достаточными си¬лами, чтобы нанести после урока «дежурного отряда»» решительное поражение главным силам японского флота в Желтом море и обеспечить нам господство на этом море, что немедленно принудило бы Японию к капитуляции. Но если наше командование допустило в деле руковод¬ства нашими морскими силами ряд крупных ошибок, то я японское командование не было в этом отношении без греха. Японцы в этой войне первый раз в истории военно-морского искусства применили мины для наступательных целей, забрасывая ими порт-артурский рейд. До тех пор мины в прежних войнах употреблялись исключительно в пассивно-оборонительных целях; вложив же впервые в их употребление наступательную идею, они, однако, не по¬думали о том, что русские могли бы им ответить тем же; они ведь знали, что в Порт-Артуре находится специально для этой цели построенный заградитель «Амур», однако они не приняли никаких мер, крейсируя в водах Порт-Артура, чтобы предотвратить опасность от мин. Эта круп¬ная ошибка в оперативном руководстве стоила им двух броненосцев и едва не привела их к проигрышу войны Замысел японского плана войны был, как известно, [15] основан на внезапном нападении японских миноносцев на нашу эскадру на Порт-Артурском рейде, причем японцы рассчитывали, что потопят такое число наших боевых судов, которое бы им обеспечило бы господство на море немедленно после начала военных действий; между тем скромный результат нападения миноносцев (было лишь повреждено 2 броненосца и 1 легкий крейсер) далеко не оп¬равдали их ожиданий. Однако на следующий день после нападения миноносцев, адмирал Того, хотя и располагал значительным превосходством сил и хотя наша эскадра на рейде находилась в большом смятении, не решился энергично напасть на нее, чтобы добиться господства на море, а ограничился лишь совсем безрезультатной с ней перестрелкой; вследствие этого, как известно, начало перевозок японских войск в Манджурию запоздало больше чем на месяц, и по этой причине развитие военных действий на сухопутном театре войны было поставлено в критическое положение. При составлении японского плана войны не был принят во внимание ни малейший, так сказать, «коэффициент безопасности» для обеспечения успеш¬ного выполнения плана, на случай всегда возможных на вой¬не непредвиденных случайностей и потерь. В основу плана было положено крайнее напряжение всех сил и средств, без всякого «запаса» для возмещения потерь или восстановления неблагоприятно сложившейся обстановки. Вследствие этого при выполнении плана ход военных действий прошел для японцев через ряд кризисов, одним из коих быль случай 14 мая, и успех выполнения плана, то есть выигрыш войны висел для японцев все время, так ска¬зать, «на волоске». Однако, несмотря на это, японцы все же выиграли войну, главным образом потому, что в эти критические моменты наше командование, после смерти ад¬мирала Макарова, держалось пассивно и оказалось неспо¬собным использовать благоприятной обстановки для энергичных наступательных действий.
А. Бубнов.
Smith
Лейтенант
Пост N: 35
Откуда: Россия, Долгопрудный
Рейтинг:
7
К ПЯТИДЕСЯТИЛЕТИЮ Военно-Морского Отдела Николаевской Морской Академии.
Незадолго до войны с Японией были учреждены в Петербурге при Николаевской Морской Академии краткие военно-морские курсы, кои находились и скромных помещениях Академии, каковая сама в то время ютилась в 3-4 комнатах, прилегающих к Аванзалу Морского Корпуса. На курсах этих преподавались офицерам флота отрывочные сведения из некоторых военно-морских наук, а главная часть учебного времени была посвящена ведению военно-морской игры. Курсы эти далеко не отвечали понятию о планомерном и систематическом обучении высшего военного учебного заведения, каковым, например, была Академия Генерального Штаба, и приобретенные в них знания имели чисто фрагментарный и поверхностный характер. Начальником этих курсов был Начальник Академии бывший одновременно с тем директором Мор¬ского Корпуса, а фактически их негласным руководителем был лейтенант Н. Л. Кладо, который перед открытием этих курсов провел некоторое время во французском флоте и проникся его военно-морской идеологией, о которой нельзя сказать, чтобы она была в те времена на должной высоте. Курсы эти не принесли почти никакой пользы и не имели решительно никакого влияния на подготовку командного состава, под коим наш флот вступил в войну с Японией. [30] Когда после войны с Японией выяснялось, что одной из главных причин нашего поражения было отсутствие у личного состава соответствующих военно-морских познаний, были приняты меры к созданию методического высшего военно-морского образования. Прежде всего краткие военно-морские курсы были обращены в двухгодичные и их научные программы были значительно расширены; на эти курсы поступили офицеры, бывшие участниками войны, и из них впоследствии были почерпнуты первые преподаватели военно-морского отдела Академии. Вместе с тем было приступлено к разработке положения и программ этого отдела, по образцу Академии Генерального Штаба. Одновременно с этим строилось на Васильевском острове отдельное здание для Николаевской Морской Академии, которая должна была иметь три отдела (факультета): военно-морской, гидрогра¬фический и кораблестроительный, из которых первый был по составу преподавателей и числу слушателей обширнее остальных двух. По окончании разработки нового положения и постройки нового здания, Академия отделилась от Морского Корпуса и под самостоятельным начальником, непосредственно подчиненным Морскому Министру, вселилась в свои новые обширные и отличные помещения. Для установления непосредственной связи с оперативным руководством флота непременными членами конферен¬ции Академии были: Начальник Морского Генерального Штаба и представители командующих флотами. Обучение в военно-морском отделе продолжалось три года; в течение первых двух лет проходились все военно-морские науки, и прочие науки, необходимые для раз¬работки планов войны; в течение третьего дополнительного года, на который переходило лишь ограниченное число отличных слушателей, велась главным образом морская игра и слушатели разрабатывали отдельные доклады на военно-морские темы. Летом слушатели присутствовали да маневрах и разных практических занятиях флота, а также решали разные стратегические и тактические задачи. Слушатели, окончившие военно-морской отдел по 1-му разряду получали два года старшинства в чине. Первыми преподавателями военно-морского отдела были: кап. 2 р. Кладо — История военно-морского искусства и стра¬тегии; лейт. Немитц — Прикладная стратегия; лейт. Бубнов [31] (пишущий эти строки) — Общая тактика; лейт. Игнатьев — Артиллерийская тактика; лейт. Гончаров — Минная тактика; кап. 2 р. граф Капнист — Организация; генерал Аренс — История русского флота; генерал Крылов — Кораблестроение; генерал Овчинников — Международное право; лейт. Казимиров — Администрация; полк. Балтийский — Военное дело; проф. Георгиевский — Государственное право: проф. Покровский — Политическая экономия. Военно-морской отдел Академии с самого начала своего существования был в постоянном и тесном единстве мы¬сли и действий с вновь учрежденным Морским Генераль¬ным Штабом. Многие преподаватели отдела служили одно¬временно в Морском Генеральном Штабе, и все решения по мероприятиям в деле подготовки к войне и усовершенствований во флоте рассматривались совместно с руко¬водителями соответствующих кафедр Академии. С Военно-морским отделом был также тесно связан, возникший после войны с Японией, С.-Петербургский Военно-Морской Кружок, в котором объединились многие моло¬дые морские офицеры, жаждавшее приобрести военно-морские познания и стремившиеся найти пути к возрождению родного флота. Преподаватели отдела были постоянными докладчи¬ками в этом кружке. Военно-морской отдел Академии был носитель высшей военно-морской науки и создатель военно-морской идеологии, отвечающей современному состоянию военно-морской техники; он был распространителем высших военно-морских познаний среди личного состава флота и научным подготовителем командных кадров. Вместе с Морским Генеральным Штабом он был источником всех тех реформ, предпринятых после войны с Японией, которые, в невероятно короткий срок, привели к воссозданию мощи нашего флота к 1-й Мировой войне, и за все это история несомненно воздаст ему заслу¬женную дань. А. Бубнов Первый преподаватель «Общей тактики» Ник. Морск. Академии.
Smith
Лейтенант
Пост N: 36
Откуда: Россия, Долгопрудный
Рейтинг:
7
ВЛИЯНИЕ ОПЫТА ВОЙНЫ С ЯПОНИЕЙ НА РЕФОРМЫ В РУССКОМ ФЛОТЕ.
Проигранная война всегда освещает ярким светом ошибки и недостатки в структуре и руководстве морской силой, приведшие к ее поражению. Уроки проигранной войны неизменно служат основанием и побуждением для введения необходимых реформ в подготовке вооруженной силы к следующей войне, и потому уроки эти всегда подвергаются тщательному изучению. В этом отношении русско-японская война, — что касается русского флота — представляет собой, по обилию этих уроков и их значительности, едва ли не самых яркий пример в истории военно-морского искусства. Произошло это потому, что перед войной с Японией русский флот в течение длительного периода времени не воевал и, так сказать, «закостенел» в отживших формах и идеологии эпохи парусного флота, а сражаться ему пришлось в 1904-05 годах с незнакомыми его личному составу новыми боевыми средствами и в незнакомой ему новой боевой обстановке. Не подлежать сомнению, что главной причиной нашего поражения в этой войне была полная несостоятельность верховного руководства нашей морской силой и неспособность высшего командного состава; исключение, конечно, в этом отношении составлял адмирал С. О. Макаров, слишком короткое пребывание которого во главе русского флота на Дальнем Востоке не могло повлиять на трагический исход войны. Личный состав флота вплоть до войны с Японией обучался на судах с такелажем, на которых главное внимание было обращено на парусные учения и «марсофлотскую» лихость, военно-морской технике нового боевого вооружения в этом обучении не было отведено почти никакого места; артиллерийские стрельбы были крайне редки и производились но примитивным инструкциям эпохи парусного флота; вместе с тем не было разработано соответствующих инструкций о тактическом применении новейших боевых средств [33] Между тем, в период времени перед войной 1904-05 годов, в структуре и идеологии морской вооруженной силы происходили, под влиянием быстрого развития военно-морской техники во второй половине XIX века, коренные изменения, носящие в истории военно-морского искусства название 2-й переходной эпохи, которая обнимала собой переход от парусного к паровому флоту. Личный состав, обучавшийся до самого последнего времени перед войной по устарелым методам и традициям, был не в состоянии дать себе отчет в этой коренной эволюции, что, конечно, отрицательно отразилось на подго¬товки флота к войне и на руководстве военными действиями. В нашем флоте не редки были случаи, что личный состав вступал на палубу современного боевого корабля, проведя перед тем ряд лет на судах с такелажем, и поэтому нет ничего удивительного, что он не только не знал как эти новые боевые корабли целесообразно использовать в бою, но просто-напросто их «боялся», — так все на них было ему чуждо и необычно. Так как во время перехода морской вооруженной силы от одной эпохи к другой неизбежно появляется ряд разнообразных компромиссных типов боевых судов, наш командный состав, при своей неподготовленности, не сумел в них разобраться, и наши новые боевые суда ока¬зались в большинстве случаев много слабее японских. Наш флот представляли собой перед войной «музей» разнообразных типов боевых судов, на совершенство боевых качеств коих не было обращено должного вн¬имания. Строили суда, — по типам и числу — без определенного плана, а так сказать, «наугад». Не было установлено судостроительных программ, по сроку точно согласован¬ных с развитием нашей политики и ее целями. Вследствие этой несогласованности наша агрессивная политика по отношению к Японии не считалась со сроками нарастания нашей морской силы на Дальнем Востоке, что и привело к нападению на нас Японии в неблагоприятный для нас момент соотношения сил. В техническом отношении на большинстве наших боевых судов было обращено слишком мало внимания на их непотопляемость, вследствие чего их «живучесть» в бою была весьма незначительна. [34] Вместе с тем боевое использование средств нападения, то есть артиллерии и мин, были далеко не на высоте, ибо управление огнем велось по устарелым методам, а для употребления минного вооружения не было соответствующих инструкций и идей. К тому же до войны не существовало никакой тактики, по которой флот должен был руководствоваться в бою современными боевыми средствами, и единственным «тактическим» руководством была кильватерная линия, унаследованная из периода упадка военно-морского искусства эпохи парусного флота в XVIII столетии. Также и о стратегии, в применении ее к паровому флоту, русские руководящие морские круги имели смутное представление. Настоящего плана войны, разработанного по стратегической методологии не было; существовали лишь некоторые соображения стратегического характера, по которым наши морские силы на Дальнем Востоке, — и так уже более слабые, чем японские, — вместо того, чтобы быть сосредоточенными, были дислоцированы в двух базах: Порт-Артуре и Владивостоке. Эта дислокация была основана на ошибочном предположении, что в случае войны японцы будут перевозить свои войска в Манджурию по Японскому морю и крейсерская эскадра во Владивостоке была предназначена для нападения на японские коммуникации в этом море. Между тем, методическое и вдумчивое изучение стратегичес¬кой обстановки на Дальнем Востоке неизбежно должно было бы показать руководящим кругам нашего флота, что для Японии «время» сосредоточения ее армии в Манджурии было категорическим «императивом», ибо потеря времени могла бы быть для нее фатальной; поэтому она должна была бы неминуемо использовать для перевозки своей армии морские коммуникации по Желтому морю, которые были значительно короче коммуникаций по Японскому морю, что, как известно, на самом деле во время войны и случилось. Вследствие этого Владивостокская эскадра оказалась без стратегического объекта действия, а влияние ее на ход войны и стратегическую обстановку было минимальным. Наконец, несмотря на то, что отношения наши с Японией непрестанно обострялись, так что следовало непременно ожидать возможность войны с ней, не было предпринято соответствующих срочных мер для организации базирования нашего форта на Дальнем Востоке; хотя с тех пор [35] как нами был занят Порт-Артур прошло до войны с Японией 7 лет, в нем не было аварийного дока, в который могли бы быть введены броненосцы с аварийной осадкой, а сухопутный фронт Порт-Артурской крепости был на три четверти не закончен; все это конечно имело самое отрицательное влияние на ход военных действий. Иль вышеизложенного нельзя не придти к заключению, что в период времени перед войной с Японией не была произведена определенная к ней подготовка в согласии с нашей внешней политикой, причем были допущены следующие капитальные ошибки и упущения, имевшие фатальное влияние на исход войны: I. Обучение личного состава флота, вплоть до войны с Японией, производилось по устарелым методам и идео¬логии эпохи парусного флота. 2. Не было разработано, соответствующих современ¬ному состоянию военно-морской техники правил и инструкций боевого употребления артиллерийского и минного вооружения. 3. Не существовало программы усиления морских воо¬руженных сил, согласованной с внешней политикой госу¬дарства и ее целями. 4. Выбор типов боевых судов, за редкими исключениями, были неудовлетворительный, и многие из них имели плохие боевые качества. 5. Не было определенного плана подготовки к войне и в частности плана устройства базирования нашего флота на Дальнем Востоке. 6. Не было методически разработанного, в согласии с требованиями стратегии, плана войны, вследствие чего к ее началу наши морские силы на Дальнем Востоке оказались разделенными на две части, между тем как японский флот занимал наивыгоднейшее центральное стратегическое поло¬жение, которое обеспечивало ему возможность действия по внутренним операционным линиям. Влияние на исход войны этих ошибок, сделанных в предвоенный период, усугублялось ошибками, сделанными командованием нашими морскими силами на Дальнем Во¬стоке при руководстве военными действиями. Хотя с начала 1904 года стали накопляться неоспоримые признаки быстро приближающегося военного столкновения с Японией, командование нашей эскадрой не приняло никаких целесообразных мер для обеспечения ее стоянки на рейде [36] Порт-Артура, вследствие чего японцы внезапной минной атакой вывели из строя три боевых корабля и этим резко изменили обстановку в свою пользу. Посла гибели адмирала С. О. Макарова, который в бытность свою во главе эскадры, несмотря на незначительные силы бывшие в его распоряжении, проявлял с ними крайнюю активность, новое командование эскадрой заняло в деле руководства военными действиями совершенно пассивную позицию, которой держалось до самого конца; вследствие этого не был использован критический для японцев момент 15 мая 1904 года, когда на наших минах погибли два их броненосца. После начала войны Высшим Морским командованием было принято решение послать подкрепление на Дальний Восток. Во исполнение этого решения в Балтийском море была собрана так называемая 2-й эскадра Тихого океана под командой адмирала З. П. Рожественского, в состав коей были включены боевые суда разнообразнейших типов и возрастов. Лишь 40% судов этой эскадры было современного типа, но при том еще с неудовлетворительными боевыми качествами; остальные же 60% состояли из судов совершенно устарелых типов, с многих из них еще недавно был снят парусный такелаж, и боевая их мощь в борьбе с современными отличными судами японского флота была фактически равна нулю. Несмотря на это, высшие морские круги предполагали, что эта эскадра, хотя и несколько уступающая японскому флоту по числу судов и орудий, будет все же в состоянии, даже после похода в 16.000 миль на Дальний Восток, успешно вступить в борьбу за обладание морем с целым современным японским флотом в его домашних водах! Такого рода исчисления боевой мощи 2-й эскадры Тихого океана было бы, быть может, уместно в эпоху парусного флота, когда боевая мощь судов слагалась из немногочисленных и простых элементов; в технических же условиях начала этого столетия оно было глубоко ошибочным. При исчислении боевой мощи эскадры по современным научным методам, где должны бы были быть учтены разнообразные сложные боевые факторы, как то: боевая живучесть судов, этическое совершенство вооружения, бронирование, скорость хода, обучение личного состава, тактическая организация и т. д., выходило, что 2-я эскадра Тихого океана, [37] особенно после изнурительного похода на Дальний Восток, едва ли по своей мощи достигала 20% боевой мощи японского флота. При этом особо достопримечателен тот факт, что сие ошибочное исчисление было приведен самым выдающимся представителем нашей военно-морской, науки того времени лейтенантом Н. Л. Кладо, что свидетельствует о том, на каком низком уровне эта наука у нас в то время стояла. Тем не менее однако, основываясь на ошибочном исчислении мощи эскадры, Правительство послало ее на Дальний Восток на верную гибель. Но и помимо ошибочного исчисления мощи эскадры, посылка ее и со стратегически-оперативной точки зрения вряд ли была целесообразной. Дело в том, что японский флот занимал на Дальнем Востоке по отношению к Порт-Артурской, Владивостокской и 2-й эскадры Тихого океана центральное стратегическое положение и, действуя на внутренних операционных линиях, мог наносить сосредоточенные удары этим эскадрам порознь и, таким образом, разбить наши морские силы по частям; между тем слабые средства в те времена радиосвязи не обеспечивали нашим эскадрам единства действия; ввиду же бдительности японцев, для 2-й эскадры не было никакой возможности «проскользнуть» незамеченной мимо японского флота, на соединение с дру-гими нашими эскадрами, что и подтвердилось при Цусиме. Когда же во время похода 2-й эскадры наши морские силы на Дальнем Востоке были почти полностью уничтожены и 2-й эскадре не с кем было больше соединяться, ее поход на Дальний Восток потерял всякий смысл; несмотря на это, Правительство, вопреки разуму, предписало адмиралу Рожественскому продолжать путь на Дальний Восток, и оно несет таким образом полную ответственность за страшную катастрофу при Цусиме. Ошибки эти полностью объясняют поражение, которое мы претерпели в войне с Японией; не только все они вместе, но и только часть их была бы достаточна, чтобы привести к уничтожению всей нашей морской силы. Остается теперь выяснить причины, породившие эти ошибки. Причины эти были следующие: Во-первых, все представители высшего морского ко¬мандования, — за исключением только адмирала С. О. Ма¬карова, — не имели военно-морских ЗНАНИЙ, соответствующих военной технике того времени; верные идеологии [38] эпохи парусного флота, они и не интересовались такие знания приобретать. Незадолго до войны были учреждены краткие курсы, на коих многочисленным штаб-офицерам препо¬давались отрывочные сведения из области военно-морских наук, без какого-либо соответствия однако к современным состояниям военно-морской техники; главным преподавателем на этих курсах был уже упомянутый лейтенант Н. Л. Кладо, курсы эти не пользовались никакой популярностью у личного состава флота, каковой к ним относился столь презрительно, что дал им название «кулинарные», этим ясно определяется сколь отрицательно было отношение личного состава флота к военно-морским познаниям. Во-вторых, существовавшие до войны правила прохождения службы не обеспечивали возможность особо способным и знающим офицерам продвигаться вне оче¬реди на командные должности, ибо прохождение службы про¬исходило строго по старшинству и по линии, будучи при том обусловлено определенным «цензом» пребывания на разных должностях и в плаваниях. В-третьих — не было учреждения для руководства подготовкой флота к войне и для высшего оперативного руководства морскими силами во время войны; существовал так называемый «ученый» отдел, в котором рассматривались, без определенной системы, некоторые вопросы из области службы Генерального Штаба; в этом отделе служили главным образом офицеры покинувшие службу на судах флота; этот отдел не имел никакой исполнительной власти и не пользовался решительно никаким авторитетом. Наконец, до войны с Японией в России не было объединенного правительства, ответственного за управление страной и ее судьбы, перед народным представительством. При режиме абсолютизма отдельные министры, ответственные только перед Монар¬хом, фактически бесконтрольно управляли своим ведомст¬вом, совершенно не считаясь с тем, что делали их коллеги даже в сродных министерствах. Вследствие этого мероприятия по подготовке страны к войне и по ведению внешней политики были совершенно несогласованны, что, конечно, самым фатальным образом отразилось на военной мощи Государства и на его подготовке к войне. После поражения нашего в войне с Японией были предприняты меры для устранения причин ошибок, вызвавших это поражение: [39] В составе Морской Академии, которая до войны имела лишь два отдела — гидрографический и кораблестроительный — был учрежден Военно-морской отдел, методы обучения, программы и планы коего, в точности отвечали Академии Генерального Штаба. Обучение в этом отделе продолжа¬лось три года, и офицеры, успешно его окончившие, получали два года старшинства в чине; этим ускорялось продвижение по службе знающих офицеров и стимулировалось стрем¬ление личного состава флота получить высшее военно-морское образование. Быль введен новый закон о прохождении службы, ко¬торый отменял «цензовое» начало и обеспечивал быстрое продвижение на командные должности способных офицеров. По этому закону при производстве из чина в чин все больше увеличивался процент производства за отличие по службе, так что в адмиральский чин производились капитаны 1 ранга не по линии, а исключительно за отличие. Быль учрежден Морской Генеральный Штаб, по образу сухопутного Генерального Штаба, в котором была сосредоточена подготовка к войне, составление планов вой¬ны, разработка судостроительных программ, согласованных с внешней политикой, и высшее стратегическое руко¬водство военными действиями. В связи с изменением после войны государственного устройства и установления Совета Государственной Обороны, была обеспечена согласованность работы отдельных ведомств по подготовке страны к войне в связи с на¬правлением и развитием внешней политики Государства. Плоды этих реформ не замедлили сказаться: когда, через 8 лет после войны с Японией, Россия вступила в 1-ю Мировую войну, ее морские силы, воссозданные под влиянием этих реформ, не только блестяще исполнили представленные им планом войны задачи, но, по собствен¬ной инициативе, значительно их расширили на всех теат¬рах военных действий. Такой, поистине чудодейственный успех следует, конечно, приписать деятельности личного состава флота и главным образом младшей его части: молодые лейтенанты, вкусив горечь поражения, не пали духом, а, вернувшись с войны, немедленно принялись, проникнутые глубоким патриотизмом и любовью к родному флоту, за изучение и проведение в жизнь необходимых реформ, и в короткий срок, [40] под предводительством таких выдающихся вождей, как И. К. Григорович, Н О. Эссен и А. В. Колчак, восстановили боевую мощь флота и возвели его на должную высоту. А. Бубнов. быв. профессор Имп. Российской и Кор. Югославской Морских Академий.
P.S. Также слегка исправлена выложенная ранее статья "Упущенная возможность"
Smith
Лейтенант
Пост N: 37
Откуда: Россия, Долгопрудный
Рейтинг:
8
Если кто-то может что-либо добавить по судьбе автора был бы благодарен, уж больно это занимательная личность.
С. А. Степанов АФРИКАНСКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ
В 1922 году, по приказу французского адмирала о «демобилизации», команды судов Русской Эскадры списывались на берег «для проживания своим трудом». Предла¬галось устраиваться на работу в официальном бюро труда (office de placement, Бизерта, Туниской области). Почти все предложения труда были для чернорабочих и работников на ферме. Многие из нас однако не спешили… Ведь нужно было уходить с кораблей, распыляться и оборвать как бы последнюю связь с русскими и… Россией. Да и предложение труда совсем не было заманчивым. Ведь это Африка. Жара, чужая обстановка и конкуренция с арабами мало кому улыбались. Я и мои сослуживцы бывали в бюро, смотрели предложения. Оплата труда и условия не подходили. Настроение неважное, на кораблях голодно. Наконец решили запи¬саться. Лучшее что мы нашли: работа на ферме (1 литр молока, 1 литр вина в день, 8 час работы за 6 франков — в трех километрах от Туниса). Подписали контракт на 3 месяца. Расчет был тот, что если будет плохо, то ферма недалеко от Туниса, следовательно можно уйти туда, а если и там будет плохо, то возвращаться в Бизерту. Итак, мы покидаем суда… завтра в Бизерту. К ней и ее буграм мы уже немного привыкли. Город небольшой. Большинство жителей — арабы всех видов и одеяний. Много военных французов. Магазины. Маленький сквер. Вокзал, похожий не то на мечеть, не то на церковь. Все, кроме нескольких центральных улиц, в арабском стиле. Базарь с тавернами, лотками, пестрой и кричащей публикой в бурнусах, острых туфлях до пятки (пятка на весу, вернее на земле). Мелькают арабки целыми семьями. Из под чадры блестят глаза. Малыши держатся за юбки старших. По-[51]всюду спор, жестикуляции, крики ишаков. Острый запах от всякого продаваемого добра и арабских таверней. На следующий день отъезд… Так как бумаг у нас, кроме военных удостоверений, не было на руках, то нас сопровождали какой-то тип. Поездом мы приехали в го¬род и Тунис. Здесь нас довели куда-то. Проходили мимо порта. Видели море... Но не время отвлекаться: мы у магазина общества фермеров и здесь каждому из нас выдают: одеяло, мешок для тюфяка и «un sac a viende» — это своего рода чехол куда надо залезать на ночь; остается только прорез на груди. Пользуются им чтобы во время сна не залезали скорпионы и подобная тварь. Публи¬ка смотрит и острит. Но вот выдача кончена и нас ведут куда-то по городу. Тунис больше Бизерты. Это главный город всей обла¬сти и местожительство Бея. Те же пропорции европейских построек по сравнению с арабскими. Много народа. Арабы более богаты... Мы пришли снова на вокзал, ребята уди¬влены что мы будем ехать поездом остающиеся три кило¬метра. Предполагают что будет наверное не плохо. Во всяком случае будем сыты... вином и молоком. Мы садимся в вагоны и нам выдают по фунту хлеба и по небольшой коробке сардин. Понятно, все уничтожается в несколько минут... Поезд отходит. Нас сопровожда¬ют и здесь. Время идет; нам кажется что мы уже проехали не три, а тридцать километров, но поезд идет все дальше и дальше. Все молоды и мы засыпаем богатыр¬ским сном. Нас 12 человек, почти все с юга России и Крыма. В прошлом — гимназисты, студенты, крестьяне. Есть даже астраханский рыбак, простой и милый человек,— природный комик... Поезд все идет. Пейзаж: выгоревшие степи, кое-где корявые маслинные и инжирные деревья… Островки селений, верблюды, ишаки... Хатенки с куполообразными кры¬шами, мазанной глины и выбеленные известью. Дороги выжженные солнцем добела... Жара... Нам хочется есть и пить (хлеб и сардины были выданы на всю дорогу). Наконец поздно ночью нас ссаживают на каком-то полустанке в открытой степи. Оттуда мы идем пешком за арбой на которой сложены наши пожитки: сундучки и ма-[52]тросские чемоданы. Вскоре подходим к какому-то селению. Тут уже нами распоряжается какой-то старый араб — доверенное лицо с фермы… Он устраивает нас на ночлег в какой-то ишачей конюшне. Мы объясняем это¬му «ишаку», что мы голодны, но он просто уходит, а мы ложимся спать на грязную солому. Просыпаемся мы рано от крика и шума. Оказывается мы в священном городе — Керуне. Здесь есть мечеть, где, по преданию Магомет брил свою бороду (там висит кожаный мешочек с бритвой). Французов здесь толь¬ко пара полицейских. Мы отправляемся в путь... Проходим по единственной улице городка и через базар. Вот уж дичь! Картина живописная: крик, гам, горы фиников прямо на земле, кукурузный хлеб; мастера тут же выковывают медные тазы, кувшины и прочую утварь. Здесь вьют веревки, там торгуют бурнусами из верблюжьей шерсти, нарядными веерами из крашенной соломы, гли-няными кувшинами, «горгулетами», всегда сохраняющими воду холодной, даже на солнце. Из таверен тянет жаре¬ным в вареным… Однако нужно спешить за поводырем, выходить в степь... В стороне, вдали видны горы. Еще утро, но мы уже варимся в своем соку. Встречаем семью кочевников. Пройдя пешком добрый десяток километров (если не больше) подходим к ферме. Перед нами три отдельных строения и все без окон. Странный вид. С одной стороны конюшни, с другой — амбар и двор, об¬несенный стеною; посредине небольшая часовня и двухэтажный дом. Все скрыто высоким каменным забором.*) В стороне от всего — небольшой сарайчик... Туда нас и ведут. Распоряжается пожилой француз в тропической каске на лошади и со стеком. Это управляющий. Из сарайчика выводят несколько осликов... и нас водворяют в жилище. Смрад, жара и мухи... На полу грязно. Небольшое окно. Вход не закрывается — нет двери. Нам приходится все чистить и слать солому. Не ве- *) Впоследствии мы узнали, что арабское население очень враждебно относится к французам. В удаленных местах французы всегда вооружены и не ходят пешком. Поэтому окна только в первом этаже и всегда выходят во двор. Железная дверь, собаки и сторож во дворе. [53]село, но ничего не поделаешь, устраиваемся, острим, ругаемся, но не унываем. Вскоре получаем несколько хлебов и сухую фасоль. Оказывается мы должны «готовить» сами… Хорошо что у кого-то были консервным банки... Те¬перь это — наши кастрюли. А варим мы на камнях перед нашим «домом». Понятно, ни вина, ни молока... Тут и воды мало. Коров мы вообще нигде не видели, а виногра¬да в этих степях не найдешь. Да и ферма —одно название. Вечером приходит управляющий и говорит, что зав¬тра нам рано вставать на работу. Смотрит как мы устрои¬лись... Мы говорим о пище, условиях работы. Выходить что действительность не имеет ничего общего с усло¬виями подписанными в контракте. Его это не интересует. Что можем сделать мы? Нет ни денег, ни документов; мы заехали далеко... Нужно работать и при первой возмож¬ности удирать... Ложимся с тяжелым сердцем. Казалось — только заснули, а нас уже будит управлявший. Он на лошади у нашей «двери». Светает, но по часам 3½ утра. Встаем нехотя и не выспавшись... Француз кричит. В 4 часа получаем вилы и идем по ледяной траве (ночью холодно) на участок где будем собирать скошен¬ное сено. С нами целая толпа арабов. Начинается покос. Мы собираем сено в копны под наблюдением управля¬ющего. Обмениваемся впечатлениями; время идет. Утром мы съели по куску хлеба и нам хочется есть. Темпера¬тура все повышается. У всех жажда, но до «фермы» да¬леко, да и там вода в обрез. В полдень перерыв. Нужно было взять что-нибудь с собой. Управляющей бурчит, но отпускает. До фермы почти два километра. Спешим обливаясь потом. Но «дома» только хлеб и вода. Не время сейчас варить фасоль, едим хлеб и запиваем теплой, мутной водой... Снова в степи и продолжаем работу до восьми часов вечера. Хотя солнце еще высоко, жара ужасная. Все здорово устали, не так от работы как от жары. В 9 час. мы у себя и сразу на¬чинаем варить фасоль. Пища слишком скудная (хлеб и фасоль) и мы идем требовать чего-нибудь получше. После долгой торговли нам обещают выписать из го-рода: маргарин, лук и... соль. [54] Хозяину все это не нравится и мы узнаем только сейчас, что все это он покупает на наш счет и ему совершенно не интересно заботиться о нашей пище. Обман полный! 6 франков мы получаем за 14-тичасовой рабочий день, а не за восьмичасовой. Литр молока? Вина? Три километра от Туниса? Где это все? — на бумаге. Бумаги — у хозяина. Протестуем. Хозяин грубо выставляет нас. Тяжело, но — «куда пойдешь, кому скажешь?». Толкуем обо всем с негодованием, ожидая... фасоль. Неудобно варить на камнях, да и топливо нужно где-то найти... Есть только сухая трава... Воду делим, ее немного для питья, мыться не приходятся. К 11 ч. ужин готов, не хватает только салфеток, фасоль дымит в закопченных коробках. С жадностью съедаем и ложимся спать. Завтра и после — то же самое. Мы — белые арабы. Через несколько дней хозяин увольняет около 60-ти арабов. Остаются только при лошадях и в амбаре. Ара¬бы волнуются... Мы не понимаем почему это случилось, но после ужина узнаем, что мы 12 человек делаем столь¬ко же работы что и вся эта публика. Правда, они какие-то полудохлые. Желание ли экономить или привычка, но они ничего почти не едят. Пара фиников, луковица, глоток воды. К тому же они первоклассные лентяи, работают только на глазах начальства и из-под палки. Теперь в степи нас мало. Днем тепло, ночью холодно. У двоих уже началась лихорадка. Работает, по-прежнему. Иногда вечером поем... Русские песни в африканской степи! Получается у нас хорошо; потому ли, что вкладываем всю свою душу. Пение нас волнует. Вдали слуша¬ет начальство и арабы. Бывало даже, когда мы останавли¬вались, приходил управляющий и хотел чтобы мы пели еще. Обычно мы начинали спор о пище и проч. Двое, приболевшие лихорадкой ужинать и работать не могут. Нет никаких медикаментов. Работа изнурительная. Не высы¬паемся. Грязны. Вода мутная. Много времени уходить на приготовление пищи. Пробуем говорить хозяину, но он и слушать ничего не хочет. В степи все жарче и жарче. Мы почти в костюмах Адама. Арабы в толстых халатах с башлыками (бурнус) верблюжьей шерсти. Уверяют, что нам нужно тоже [55] так одеться. Мы пробуем их бурнусы, но в них несравненно жарче чем без них. Дни идут. Первые больные прибодрились, но приболели другие. По ночам, у нас тревожно. Уволенные арабы еще здесь, они злы на нас и нужно быть осторожными. Мы устраиваем вахты и каждый спит с вилами. Вдруг слышатся шаги... Тревога... Все наготове. Иногда это — просто ша¬калята. Им холодно ночью и они ищут где согреться. Как-то вечером, к нам приехал католический священник (cure) и начал нам говорить о Боге, католичестве, и проч. Мы так устали что даже не слушали. Кроме того, обман и жизнь в этих условиях мало располагали к французам. Волновался больше всех астраханец, просил перевести ему что рассказывает кюре. Когда я ему объяснил, то он разгорячился... Кюре просил перевести. Вот что сказал русский рыбак: «Бог у нас есть, мы не нехристи. А если ты (cure) Божий человек, скажи, по¬чему нас обманули, привезли и держать как скот? Все это неправильно, в если это так, то и верить ничему не бу¬дем. А ты лучше иди к католику хозяину и говори ему о добре и Боге. Нас учить — нечему». — Кюре быль сильно смущен и начал прощаться. Дав нам по маленькой икон¬ке и по конфете (dragee) ушел, говоря что еще вернется. С каждым днем жара усиливается. Арабы выпускают себе кровь чтобы было легче. Для этого старик-знахарь делает надрез на голове (бритвой) и выпускает много крови. После «операции» совсем слабы и еле ходят. Нам это дико. Хоть правда, кровь течет и у нас... из носа. Теперь уже сено убрано и его прессуют в тюки (почти полусырым). Нужно быть молодым и сильным чтобы делать эту работу*). Я пробую словчиться — нужен плот¬ник и я предлагаю свои услуги. Ухожу в амбар для по¬чинки повозок и проч. Инструментов почти нет, а что есть то допотопное. Досок и дерева тоже нет. Нужно распиливать огромную сваю чтобы получить доску, рейку. Пила тупая. Помощник араб — стоя спит! Я измучиваюсь и устаю как в степи. Но там это все веселье со своими. Иногда даже развлекались боем... со змеей. Часто *) Каждый тюк весит около 100 килогр. и нужно складывать из них целую гору. Очень трудно складывать верхние ряды. [56] крупные до 3-м метров длины. Идем «в штыки» с вилами. Важно словчиться, пригвоздить ее голову к земле; тогда убивали это отродье. Арабы в ужасе разбегаются. Убить змею — это навлечь на себя проклятие. Мы предпочитаем убить ее и не быть укушенными. Так течет наша жизнь. Как-то в конце недели управляющий предупредил нас, что в воскресенье приедет кюре и будет служба в часовне. В субботу вечером, он, говорит, мы должны будем присутствовать на этой службе. Желания у нас мало, но решили пойти посмотреть. В воскресенье утром начали съезжаться гости. Мы бре¬емся. Впервые одеваемся чисто, достали флотскую форму. Служба уже началась и управляющий пришел торопить нас. Он нас не узнал и крайне изумлен... Наше появление в церкви — целая сенсация. Кюре прерывает служ¬бу и приглашает нас в первый ряды приготовленный для нас. Публика, французы, их жены и дети повернулись вполоборота и рассматривают русских моряков. Это нас стесняет и мы остаемся у входа. Служба продолжается, но прихожане больше заняты нами, чем службой. К разочарованию публики мы вскоре уходим. Острим и шутим. Возвращаемся к обыденному. Всем здесь надоело и все мечтают удрать, но еще не прошло и двух месяцев контракта. Мы пробуем улучшить наше положение. Обращаемся к хозяину. Говорю с ним я. Он злится и угрожает. Последний раз — тюрьмой. Я ему говорю что в тюрьме мне наверное будет лучше. Про¬шу рассчитать и заявляю, что я больше в таких условиях работать не буду. Он кричит и выгоняет меня. На следующий день я не ходил работать. Управляющий пугает... Вечером он сказал, что по подсчету я должен хозяину 12 фр. 50 с. и следовательно я должен работать. Выясняет¬ся что наш заработок за 14 часов не оплачивает наш очень скромный столь. Я решаю продать кое-что из вещей и зову старого араба. Понятно, денег у него мало и он старается купить за гроши. После нескончаемых торгов, продаю весь сундучок с вещами (флотская форма, отрез английского сукна и проч., за 18 франков). Вечером плачу хозяину. Он про¬должает запугивать, но деньги берет. Прощаюсь со свои¬ми. Все просят не забывать и вытащить их... Утром с [57] рассветом ухожу. У меня спутник. Это пистолет-парень — одессит, он просто решил удрать. Идем «на глаз» в южном направлении. Наконец видим Керуан. Направляемся туда. Мы голодны и хотим пить. Подойдя к городу отдыхали в старинных, разрушенных бассейнах и фонтанах из мрамора. Все наполовину занесено песком; кое-где трава... Вот мы уже и в городе. Идем к полустанку узнать, что стоит билет в ближайший порт. У нас 6 фр. 50 сант. Первый порт Сфакс. Наших денег не хватает. Возвращаемся на базар и покупаем булку арабского хлеба (из кукурузы). Тут же ее съедаем. Понятно, это лишь капля... А тут, как нарочно, так хорошо пахнет из арабской харчевни... Направляемся туда. У входа как бы печь с целым рядом вмазанных в нее горшков. В них приготовлены овощи и мясо... На большом медном тазу кус-кус (пшенная каша). В помещении приятная свежесть и на столах горгулеты с водой. Мы заказываем наугад какое-то рагу из баранины и кашу. Пахнет чудно! Но Боже, во рту все горит; столько перца и приправ. Мы заливаем пожарь холодной водой. Поев, идем в тень решать, что делать дальше. Сидим под пальмами в небольшом сквере. Дела неважны — у нас всего 3 франка с мелочью. Вдруг мой спутник вскакивает... Мы видим двух французских матросов. Хоть чужие нам люди, но все-таки приятно. Здороваемся. Оказывается они приехали посмотреть этот священный городок. Во время разговора один из них вынимает платок и из кармана у него выпадает какая-то бумажка. Я вижу — это деньги. Хочется поднять или сказать ему но... я наступаю на эту бумажку. Французы спешат уезжать. Одессит хочет их проводить, но я удерживаю его, мне нельзя дви¬гаться... Из-под подошвы я достаю кредитный билет. Это лишь один франк, но, увы, это деньги военного време¬ни, выпуска города Марселя. Здесь они не действительны. Решаем купить хлеб и получить сдачи настоящих. Араб берет, но не уверенно. Дает сдачу как с одного франка, но мы жестами показываем что должно быть го¬раздо больше. Получаем сдачу как с пяти франков. У нас хлеб и капитал в 7 фр. 40 сант. [58] Теперь нам нужно купить билеты. Уговариваемся взять до какого-нибудь места (подальше) франков на 6-7, чтобы сесть поезд, а там — будем приспосабливаться. Садимся в вечерний поезд. Первое время мы настоящие пассажиры. Вот контролер. Все благополучно. Уже ночь, темно, колеса стучат, публика спит. Мы не спим, нужно менять вагоны и прятаться от очередного контроля. Под утро им чуть не попались, уходя от контроля дошли до последнего вагона — а дальше? На крышу. Поднимаемся, сидим и немного спустя слезаем. Это была последняя проверка. Утром поезд пришел в Сфакс. Мы видим два выхода я решаем разделиться. Каждый должен втиснуться в гущу пассажиров, при выходе сунуть билет и... удирать. У меня сошло гладко. У партнера слышен был крик, но он улепетнул. Сходимся после нескольких кварталов быстрого хода в толпе. Садимся отдохнуть, а после — идем в порт. Мечта устроиться плавать. Пароходов много: англичане, итальянцы и другие... Увы, как только узнают что мы русские — разговор обрывается. Вдруг два грузчика заговорили по-русски. Мы к ним. Они тоже моряки. Устроиться плавать невозможно. Живут они в казарме сенегальского полка (черные). Говорят, что и мы попадем туда, только нужно пойти в городскую управу (mairie) по¬лучить разрешение (у симпатичной русской дамы). «Земляки» дают нам пару франков на завтрак. Прощаемся и идем закусить. После полудня ищем работу и бродим по порту, но нас никто не берет... Один француз советует обратиться в бюро большой компании Gaffsa. Заходим. Нужна группа в 10 человек для погрузки удобрения (фосфор копей этой компании). Я предлагаю служащему выписать приятелей с фермы, уверяя его, что все мы молоды, здоровы и не боим¬ся работы. Но ему нужны люди сейчас же. Я уговариваю, даю адрес фермы. Компания богатейшая и может быть дело выгорит: вытащу свою братию из пекла. Служащий что-то говорит по телефону, записывает и объявляет, что компания выписывает компаньонов. Как только они приедут — надо явиться в это бюро. В городской упра¬ве нам разрешают жить в казарме у черных. Идем туда и устраиваемся в каком-то помещении (три стены [59] и крыша). Здесь очень чисто. Повсюду черные богатыри-се¬негальцы. (Стрелковый полк). Славные ребята, вернее дети. Смеются заразительно по-детски. Вечером пришли с работы наши земляки, расспрашиваем их. Жить можно, но заработки малы и работа не легкая: грузчики, каменщики и чернорабочие... Через 2-3 дня должны приехать наши сотрудники. А пока мы не задумываемся. Эти дни будем отдыхать и питаться... на чужой счет. На следующий день с любопытством рассматриваем сенегальцев и жизнь полка. Все по-семейному. Утром не¬много строевых учений. Черные дети богатыри исполняют все с любовью и старанием. Заворачивают всем пара французов унтер-офицеров. Они важные птицы. У них свой повар и вестовые. Начальство повыше никогда и не видно... Я даже не предполагал что эти черные так чисто¬плотны, целый день они полощутся у кранов. Моют все, даже шинели. Обычно это делают два человека — один в шинели и изображает, манекен, другой обливает его водой, мылит и трет щеткой. Когда одна сторона вымыта, шинель выворачивается и черный дядя с ужимками и детским смехом снова надевает мокрую шинель на голое тело, чтобы вымыть другую сторону. В полдень у них обед. Каждый считает своим долгом подойти и предложить всю свою порцию нам. Если возьмете, для него это честь и он очень рад. Вообще эта публика очень мила и их нельзя даже сравнить с неграми или арабами (последних они ненавидят). Военная фор¬ма им нравится. Есть и черные унтер-офицеры. Все ими гордятся и беспрерывно отдают им честь... Даже в костюме Адама и без головного убора. Все очень веселы и любят играть в «шахматы». Так по крайней мере похо¬же. Два игрока чертят на земле квадраты и вставляют в них лодочки и веточки. Ходы почти как в шахматы. Игра очень серьезная и всегда много зрителей. Так они и коротают свой день. К вечеру жара спадает (близость моря). Французы унтер-офицеры важно отправляются в город. Мы тоже идем поглазеть. Нам все ново. Интересно посмотреть арабский базар и лавки со всевозможными изделиями из кожи, шерсти и меди. Тут же и мастерские. Занятно следить за работой кустарей, выделывающих из меди тазы, [60] кувшины всех видов с самыми затейливыми узорами. Инструменты у них: молоток и маленькая наковальня. Темп работы работы лихорадочный. Молоток стучит как пулемет и кусок листовой меди быстро получает нужную форму. От ковки металл твердеет, поэтому время от времени вещь отжигается и выковка продолжается. Все очень умело и артистически. Интересен ряд… лекарей. Это старые арабы (почему-то в самых допотопных очках, возможно самодельных); сидят они по-турецки на циновках. Перед каждым небольшой ящик с какими-то порошками, корешками и помадами. Нам го¬ворили, что во многих случаях они прямо делают чуде¬са. Публика относится к ним с уважением и... боязнью. Везде много зевак, юрких арабчонков ишаков. Повсюду крик и спор. Со стороны кажется, что все сейчас подерутся, но это лишь разговор «по душам». Вот мы у арабского кафе. Кофе почти в наперстках, очень густое. Сидят поджав ноги; кофе на столике или просто на земле. Стоит оно гроши, но — сколько гонора у посетителя! Он принимает всякие позы, кричит, здороваясь с проходящими, важно обмахивается веером. Иногда «клиент» сидит целый день за маленькой чашкой; вздрем¬нет, но мухи не дают ему заснуть. Вот где нужен был фотоаппарат. Два дня проходят быстро и мы снова встречаемся с приятелями приехавшими с фермы. Все очень рады и бла¬годарят. Говорят хозяин фермы очень злился, особенно на меня, а я, — я был очень доволен. На следующее утро являемся в контору компании. Нас везут в порть на ра¬боту. Я старший группы. Нам нужно разгрузить фосфат из вагонов в урны элеватора. Я должен еще (старшин¬ство!) и регулировать погрузку бесконечной ленты, перено¬сящей фосфаты в трюмы парохода. Для этого я открываю заслоны урн*). Пыль ужасная, жара тоже. Лица и руки облипают коркой грязи. В ноздрях образуются пробки. В легких? — нелегко. Вечером отмываемся от грязи сигая тут же с мола, а потом под кранами водопровода. Мы молоды и здоровы. С шутками идем через базар. *) В узкой галерее под землей, где бежит лента, а сверху из урн сыпется фосфат. [61] Покупаем провизию и направляемся домой в казармы полка… И так изо дня в день. У всех мечта, устроится плавать. В порт приходят большие английские пароходы. Увы, мы русские, без паспортов. Удостоверения с Эска¬дры ничего никому не говорят. Понятно в порту работать лучше чем на ферме, но все же тяжело, вредно и не видно улучшения. Проработав насколько месяцев я и одессит решаем отправиться в столицу (Тунис), надеясь, что там больше возможностей устроиться получше. Узнаем, что можно де¬шево устроиться (с проездом) на пароход. Очень за¬манчиво... Приход французского парохода решает все. Берем размен, на следующий день уходим. Наши земляки кончили уже работу и провожают нас, сгруппировавшись на пристани. Снимаемся. С опозданием прибегает наш приятель-сигнальщик (тоже с «Терца») и быстро сема¬форит нам. Мой компаньон ему отвечает. Это привле¬кает внимание публики на берегу, особенно арабов. Оче¬видно для них это было что-то ошеломляющее: жестику¬лировать… без крика! На пароходе нас тоже заметили... Подошел старший помощник, много расспрашивал о нас и прочее. Устроились мы на полубаке. Вскоре является какой-то дяди из команды с ведром. Оказывается ему сказали о нас. Он русский коммерческий моряк, с нача¬ла революции перешел во французскую пароходную ком¬панию. Здесь он помощник повара. Он рад видеть зем¬ляков и поэтому... в ведре (под салфеткой) три бутыл¬ки хорошего вина, хлеб, жаркое, закуски, сыр, сладкое и проч. и проч. Вот, что сделал семафор! Понятно было отдано должное таким деликатесам, угощавшему, моря¬кам и проч. Ночь была без снов. На следующий день мы в Тунисе. Увы, найти что-ли¬бо трудно. Решили направиться в Бизерту, к своим, если там еще кто есть. Путешествуем большей частью пешком, питаемся в дороге, еще не доспевшим инжи¬ром и водой. Желудки урчать. Случайно находим рабо-ту. На этот раз она чистая... ныряем доставать губки, глубина от 2-х сажень и больше. Неприятно только что иногда видишь небольших осьминогов, хотя и есть нож. Хозяин, неопределенной национальности, совершенный мо¬шенник. Публика вообще подозрительная (как и пища), [62] так что опасно с ними и оставаться. Смываем окончательно пыль фосфатов и топаем дальше. С оказиями добираемся в Бизерту. На судах всего по насколько человек. Голодно, и это последние дни Русской Эскадры. Решаем больше ничего не пробовать, а устраиваемся в Европу.
С. А. Степанов родился в 1900 г. Из 8-го класса гимназии попал в подвалы Чека; бежал. Был мобилизован красными; удрал и пря¬тался. При взятии г. Николаева поступил на кан. лодку «Терец». На ней был до конца. (Стар. ун.-оф.) в Бизерте на миноносце «Дерзкий». Работы в Африке, Франция. При занятии ее немцами попал на работы в Германию. Так в концентрационном лагере (смертником) как американский шпион. Выжил, но искалечен. При хаосе и занятии Берлина советскими смешался с французскими рабочими. Снова во Франции. Отъезд в Америку в 1946 г., работы по ремонту судовых машин в Сан-Франциско. 1955 г. после ликвидации фирмы остался не у дел. В 1958 г. заболел и в настоящее время поправляется.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 119
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума